Дизайнер Жорка. Книга 1. Мальчики
Шрифт:
Так что ж это были за чудо-механизмы?
Одни часы представляли собой крепость высотой в полтора аршина. Циферблат помещался в башне, по верху которой безостановочно, в такт ходу, двигался часовой с винтовкой. Второй солдат каждые четверть часа выходил из будки, брал винтовку, делал выстрел, ставил винтовку рядом с собой. Под башней проведена была железная дорога. Каждый час из крепости выползал паровоз с тремя вагонами. Навстречу ему выскакивали три солдата: один звонил в колокол, другой водружал флаг, третий опускал шлагбаум. Часы были суточного завода, но заводил их отец (собственноручно!) только на Хануку.
Другие
И на этом довольно бы часов, не правда ли? Довольно уже сложных механизмов, в глазах от них рябит, а от золота и латуни, от серебра да бронзы, от цветного фарфора и дерева ценных пород с души воротит человека с утончённым вкусом: Co zanadto, to niezdrowo – хорошая пословица: «Всё, что слишком, то не здорово». Ну, и довольно уже, пора завершить беглое знакомство с домом на Рынковой и с коллекцией часов, что одушевляла, отсчитывала и озвучивала жизнь нескольких персонажей примерно в середине прошлого века…
Однако напоследок заглянем ещё в одну комнату этой квартиры.
Она небольшая, но и не клетушка, квадратная, удобная, с голландской печью, облицованной бело-голубыми изразцами: на каждой плитке – синяя бурбонская лилия; они вроде бы одинаковые, но если всмотреться, если поочерёдно прищурить то правый глаз, то левый…
Тут жил десятилетний мальчик.
Комната Ицика (Izzio, как называли его домашние, что по-польски произносится мягко, уютно, словно ёжик свернулся: Ижьо) по количеству каретных часов представала настоящим логовом матёрого путешественника. Полки и стеллажи были уставлены самыми разными представителями этого мобильного отряда армии часов, придуманных в конце XVIII века легендарным мсье Бреге (его звали как папу – Абрахам), для военных кампаний Наполеона Бонапарта.
Весёлые часики, чьи колёса и пружины видны сквозь стеклянную фасадную панель, и так дружно щёлкают и тикают, завораживая взгляд – они были самыми любимыми в коллекции отца. В некоторых имелись и календарь, и колокольчики, и овальное застеклённое окошко в верхней грани корпуса, сквозь которое виден баланс часового механизма; и застеклённая дверца сзади, чтобы регулировать точность хода.
И можно смотреть на эти милые переносные часики сколь угодно долго, воображая почтовый дилижанс, длинную-длинную дорогу, ночёвки на постоялых дворах или прямо в мягкой траве, под могучим деревом, воображая негромкий деликатный бой в темноте, в ночной карете. Можно придумывать бегство и погоню, и схватки с разбойниками, и разные другие приключения…
(Отец считал Ижьо мальчиком слишком мечтательным, втайне вздыхал: эх, поменялись бы характерами дерзкая упрямая Голда и его нежный, как девочка, сын!)
Среди изрядного количества каретных часов, английских и французских, тут было несколько действительно отменных экземпляров: например, невероятно сложный подлинный Бреге 1798 года. Как
Да, комната мальчика была заповедником каретных часов. Впрочем, помимо них, были в этой комнате ещё одни часы, каминные, тёмно-зелёного мрамора с золотым навершием: муза Клио с книгой в руках. Папа говорил, что часы обычные, «шикарные, но не важные»: просто ампир, просто Франция, середина XIX века; просто подарок на его юбилей от Гильдии Зэгармистжев, или зэйгарников.
И всё же часы были изумительные, дворцовые, глаз не отвести: мрамор – грозный штормовой океан; а если долго всматриваться, среди бурных волн едва различим борт полупотопленной утлой лодчонки. И так прекрасна, так изящна золочёная дева Клио: босая, в складчатой тунике, – она сидела на низкой банкетке, перекинув ногу на ногу и чуть отвернувшись от Ижьо. Золотые косы на прелестной головке уложены полукружьями. И такое спокойствие, такая невинность в тонком античном лице.
В отсутствие камина часы стояли на столе, за которым Ижьо делал уроки. Он хотел, чтобы Клио всегда была перед глазами. Он был в неё тайно беззаветно влюблён.
Разумеется, мальчику тоже предстояло стать зэгармистжем, зэйгарником, ничто иное даже не обсуждалось. Ему предстояло наследовать магазин и мастерскую, драгоценную коллекцию часов и, главное, профессию. После окончания гимназии его ждала Ecole d’Horlogerie de Geneve, Высшая часовая школа в Женеве. А там – о-го-го! Там вершина твоего учения, итог твоих трудов: сделанные вручную карманные механические часы с индивидуальным порядковым номером, собранные и отрегулированные на территории кантона Женева. И работаешь ты над ними всё время, чтобы, в конце обучения, изготовленные тобой часы прошли сертификацию на получение Женевского клейма, символа качества наивысшего часового искусства!
Отец уже года три как приучал его к делу. Каждый день, возвратившись из гимназии и поужинав (голодный желудок никакой учёбы дельно не переварит!), мальчик целый час околачивался в мастерской – том самом рабочем закуте, отгороженном от торгового зала застеклённой витриной. Он именно что околачивался: то вскакивал и смотрел на руки отца из-за его плеча, то присаживался рядом, то (с недавнего времени) осторожно прилаживал тощую задницу на табурет отца, чтобы поработать паяльником. Отец уже поручал ему паять: соединять детали оловянным припоем и флюсом. Мальчик уже успешно работал надфилем, мелким тонким напильником для точных работ, хотя прежде и портачил достаточно. Но отец никогда его не бранил, никогда не повышал голоса. И даже если переделывал за сыном всю работу, обязательно говорил: «Уже лучше!»
Начинать надо с общих технических навыков, говорил отец: работа паяльником, надфилями, тонкими отвёртками, которыми закручивают мельчайшие болтики; осваивать клёпку, нарезку резьб. И лишь затем осваивать общие принципы часового хода… Но это учёба на годы, повторял он (сам прошёл такую же учёбу у своего отца, в честь которого и назван Ицик), любого научить этому нельзя. Тут нужны не только умные пальцы, не только слух, как у скрипача. Нужны особые мозги и особое сердце, которое тикает в унисон с часовым механизмом.