Длань Одиночества

Дитятин Николай Константинович

— Ник. Ас. Это. Ты.

— Да, Стальная, да, это я! Прошу, открой мне ворота!

— Ник-ар-ар-ар-ас. Она зд-йе-йе-йе-сь.

— Об этом я и говорю… Господи, как же тебе, должно быть, больно.

Никас, чертыхаясь, пролез в дебри провисших кабелей, и взял Волю за лодыжку, как за руку. В этот момент в бункере погас свет. В темноте, человек услышал тяжелое дыхание и скрежет заклинивших шестеренок.

— Ник-ник-ник… Крепо-сть-ть-ть почти-йи-йи пала. Иди. Иди. Иди. Она. Оно. Приближается. Архи-ва-ри-ри-ри… Во-во-во-дит.

Металлическая лапа Архивариуса

потянула Никаса за руку. Тот, понимая, что никак не поможет Воле, последовал обратно через кабели. Тихо попискивающий механизм вел его в полной темноте, через множество коридоров. Вслед за ними увязалось несколько гвардейцев. Они предложили Никасу помощь на выходе. Их фонари освещали путь.

У выхода позитивные воины встали по обе стороны от тяжелых створок. Архивариус принялся копаться в какой-то настенной панели. Из него вылезло несколько дополнительных манипуляторов, и все они что-то смыкали, размыкали и перестраивали внутри сложной системы плат. Через какое-то время в убежище загорелся аварийный красный свет. Ворота загудели. Лампа наверху, то зажигалась, то гасла, выхватывая их темноты мрачное лицо журналиста, похожее на готическую гравюру.

Ворота начали открываться. Медленно, рыча приводами, вздрагивая от недостатка энергии, пропуская внутрь все больше дыма, гари и грохота. Раскрывшись на ширину трех ладоней, они остановились.

— Бип, — сказал Архивариус, повернувшись к Никасу. — Бип, буп.

Никас понятия не имел, что это значит, но решил, что ему желают удачи. Он кивнул в ответ и быстро пролез в щель, повернувшись боком. Налетел жар, удушливый дым и пепел. Человек закрыл глаза предплечьем и закашлялся. Врата за ним начали закрываться. «Зря я выкинул шлем», — подумал Никас. Он попытался осмотреться. Перед ним держались последние, собранные впопыхах баррикады. На валах из обломков бетона, металлического мусора, тяжеленных переносных щитов и жертвующих собой механизмов, последние защитники поливали отрицанием рвущийся вперед негатив. Тот походил на широкий поток мазута, разделяющийся на отдельных особей только у самых баррикад. И вид их был ужаснее, чем когда-либо. Все кошмары рода человеческого давали им вдохновение.

Город, насколько мог судить Никас, был на грани.

Он подбежал к баррикадам.

— Жертва! — крикнул ему позитивный рыцарь, возвышающийся на горе разлагающихся негативных тел.

Он был здесь единственным в серебряных доспехах. Усиленных, могучих, но уже опаленных, разрезанных в нескольких местах когтями-бритвами. Остальные образы были ополчением и беженцами Котожрицы. Они смотрели на Аркаса с благоговением, как вернувшегося из нирваны мессию.

— Кто-нибудь может сказать, где Максиме?! — крикнул в ответ Никас, почти не услышав себя. — Ее кто-нибудь видел?!

— Точной информации нет! — прогрохотал рыцарь встроенными в шлем динамиками. — Но бьюсь об заклад, она где-то впереди! Потому что эти твари становятся все яростнее! Умоляю тебя, скажи…

Его перебил залп из многоствольных орудий громадных механизмов, стоящих за баррикадами на трех паучьих ногах. Визг роторов и рев

изливающегося отрицания бил по ушам. Никас не стал дожидаться окончания и начал подниматься по горе трупов к рыцарю. Тот подал ему руку и помог встать рядом с собой.

— Умоляю, скажи, со Стальной все в порядке?

— Ей плохо, — не стал скрывать Никас. — Очень плохо. Но она жива. И борется.

— Потому что она Стальная! — радостно воскликнул рыцарь. — За Стальную! За Волю!

Обороняющиеся ответили ему согласным ревом.

— Я должен идти к Максиме, — сказал Никас.

— Придется идти наугад, это опасно.

— Я знаю, но ждать больше нельзя. Наплыв негатива слишком силен. План провалился.

— Ты неуязвим, — рыцарь смотрел на него золотыми визорами. — Но помни, что негатив бьет в самую душу. Я бы пошел с тобой, клянусь, но не могу оставить пост.

Никас улыбнулся и ничего не сказал. Он хотел уже представить себя летящим, чтобы найти Максиме с воздуха, но ему не дали.

— Нет, — прошептало левое ухо. — Войди в страсть.

— Что? — опешил Никас. — Зачем?!

— Ты должен увидеть все сам.

Человек смотрел в темноту, а та — внимательно всматривалась в него. Негативные твари бежали мимо него, но, почему-то не атаковали. Нужно было войти в эту топь. В самое ничто. В ужасы и темень.

Никас сделал глубокий вдох. Выдох. Вдох.

Он нырнул.

* * *

Идти было невероятно тяжело. Негатив мягко, но чрезмерно давил. Никасу казалось, что он прокапывается сквозь толщу снега. Дьявольски холодного и сыпучего. Все чувства лгали ему. Зрение, осязание, слух, равновесие. Ногами он отталкивался от пустоты, видел пустоту, обонял ее и слышал. Словно в той пещере, после гибели Валентина, Никас оказался наедине с собой. И собственное я задавало ему неудобные вопросы. И глядело чужими глазами с поверхности подсознательного пруда.

Ты в действительности не хочешь всего этого, правда, Никас? Ты слабый человек. Тебе не пережить поход через негатив. Кроме того, ты безразличен ко всему. Ты так и не смирился с этой реальностью. Она не улеглась в твоей голове. Ты идешь вперед, потому что хочешь умереть. Да, побыстрее. Тогда остановись. Ляг. Мы все сделаем за тебя.

Никас не останавливался.

— Я иду, потому что хочу увидеть конец всего этого, — сказал он отражению на поверхности пруда. — Ты не прав. Я не безразличен. Я крайне любопытен. Я ж все-таки журналист.

Тогда негатив решил атаковать. Затек внутрь через желание видеть и слышать. Заполнил череп. Заслонил сознание темными картинами гигантских пожарищ, руин, истязаний, подлости, смерти. Заострился, вытесал из кровавого минерала зазубренную иглу, и метнул сам себя в сознание человека. Но Цинизм накрыл разум хозяина лапой и отодвинул подальше от ужасов, способных сломить кого угодно.

— Я возьму это на себя, — прорычал он. — Иди.

Кошмары, насылаемые негативом стали размытыми. Их бешеный вой, доносился издалека. Никас не мог всерьез сконцентрироваться на нем. Пока он был в безопасности.