Длинная тень греха
Шрифт:
Выпростала из-под жирного бока Садикова край простыни, которой укрывалась. Снова завернулась в нее, будто в тунику, и побрела в гостиную. Там села на белоснежный диван Садикова, не без злорадства уперевшись босыми ногами в подлокотник. Симка этого терпеть не мог, всегда утверждал, что так сильнее пачкается обивка. Галина плевать на его утверждения хотела. Тем более сейчас, когда ее надежный старый муж в такой панике.
— Ну, чего там у тебя еще? — пробормотала она, будто сквозь сон, и даже зевнула для убедительности.
Муж из слова в слово повторил уже сказанное, прорыдав напоследок: что делать?
— Идиот, —
А чем она еще могла утешить своего бедного мужа? Связываться с Рябым — криминальным авторитетом их города — мог только либо полный идиот, либо человек с больным воображением.
— Тебе меня не жалко?! — просипел обессилевший от переживаний супруг. — Галя-аа!!!
— Да жалко мне тебя, жалко. Ладно, придумаю что-нибудь. — пообещала она, переворачиваясь на диване и упирая свои ступни теперь уже в другой белоснежный подлокотник. — Ты только сиди дома и не высовывайся никуда, понял?! Если узнаю, что ты снова был в казино и снова играл, сама сожгу, без Рябого. Ты меня понял хорошо?!
Тот утвердительно хрюкнул, и через пару минут они простились, договорившись встретиться завтра ближе к вечеру.
Галка захлопнула крышку мобильного и вздохнула обреченно.
Что значит судьба! И хотела было отвертеться, да не получится видно. Если через неделю она не найдет нужной суммы, ее мужа зажарят, как тунца, в печи местного крематория. Заживо зажарят! И она этому верила. Рябой из-за денег мог туда маму родную сунуть, а что ему ее обанкротившийся и задолжавший мужик!
Итак, значит, завтра. Завтра они отъедут подальше. Выберут таксофон на безлюдной улице и позвонят. Нет, звонить станет она. Этот жирный, глупый боров непременно что-нибудь напутает с перепугу или ляпнет лишнего. А там и нужно-то всего несколько слов. Коротких, способных пригвоздить к месту чудовищным, неизбежным возмездием. Уже завтра…
Глава 8
— Гаврюша! Гаврюша-аа!
Нежный голос его молодой жены в который раз за утро вывел из себя Писарева Григория Ивановича.
Ведь сколько раз говорено было пустышке, чтобы не звала она его так. И в шутку и всерьез предупреждал, все бесполезно. Рублем, что ли, ее начать наказывать?
Взять, к примеру, и отказать в денежном пособии ее матери. А что? Недурная мысль! Отказать и не выделять ежемесячно молодой еще, здоровой бабе по триста долларов. Как они обе тогда запляшут, интересно? Особенно его златокудрая Алена, с лицом и глазами ангела. Как она отреагирует на это? Способна тогда будет запомнить, что не выносит он подобной формы своего имени! Не выносит, черти бы ее побрали! И особенно не выносит, когда она так вот нараспев выводит его в тишине их огромного дома…
Писарев потрогал под шелковой полосатой пижамой левую сторону груди. Не болит, нет? Вроде успокоилось. А с утра так жало, так жало, что впору было неотложку вызывать. Он аккуратно выбрался из-за рабочего стола, решил вот сегодня дома поработать и с осторожностью сапера двинулся к окну.
Наверняка погода сменится, раз сердце давит. Если уже не сменилась.
Нет, на улице по-прежнему морозно и солнечно. И ветер, будто оголтелый, все так же мечется меж коттеджей их пригородного поселка. Деревьев бы насажать по весне каких-нибудь, что принимаются безболезненно
Григорий Иванович бросил вороватый укоризненный взгляд на портрет семьи, которая теперь уже стала бывшей.
Жили бы да жили, чего только Танька ерепенилась?! Нет же, верности ей стопроцентной подавай. До седых волос дожила, а глупости не растеряла. Где это видано, чтобы мужик, властью облеченный, любовниц не имел! Это, простите, нонсенс. Деньги-то он в дом несет. Детей опять же любит. Да и ей — глупой упрямой бабе — от его щедрот перепадало немало, тут и о деньгах, и о чувствах речь. Любил же! Еще как любил! И наряжал, и вывозил, и баловал. Все мало!
Как та старуха, ей-богу, из сказки Пушкина, что хотела слишком многого, да осталась потом у разбитого корыта.
И Танька вот его тоже у этого самого корыта осталась. И дети при ней.
А он что? Он женился. Женился из вредности скорее, чем от любви. Самую красивую себе взял, самую молодую.
Не рассчитал, однако.
Писарев сунул руку под левую подмышку. Не рассчитал ни сил своих, ни желаний, ни возможностей. При Таньке своей старой и надежной, бывало, мог себе всякого позволить. Все стерпит, все снесет, все простит. А Алена…
Эта безмозглая златокудрая кукла не способна была даже запомнить, что мужа зовут Григорий!
Гариком звала его Танька, ему нравилось. И никогда не звала она его Гаврюшей, никогда. А эту дуру будто заклинило. Ну, вот опять!..
— Гаврюша! Ты чего не отзываешься?!
Алена ворвалась в его кабинет, не удосужившись постучать в дверь. Растрепанная, неумытая, в измятой шелковой пижаме, а время уже к обеду близится. Считает, что при ее молодости может себе позволить появляться перед его стариковские очи как угодно. Ей же не скажешь, что ему противно видеть ее заспанные глаза и всклокоченные, непричесанные волосы. Не скажешь, будешь терпеть, как и ее «Гаврюшу».
— Чего тебе?
Он не отошел от окна и не поспешил ей навстречу, продолжая тискать левую грудь и наблюдать за тем, как волочет сумасшедший ветер по дороге густой шлейф поземки.
— Тебе звонят все утро! — возмутилась сразу Алена, принимая воинственную позу. — Разве ты не слышал, что звонит телефон? И как я тебя звала, тоже не слышал?
Слышал он все. И телефон надрывающийся слышал. И вопли ее истеричные тоже. Не хотел просто из кабинета выходить, где под сердечную ломоту грусти и воспоминаниям предавался. Не велик же труд — трубку ему принести.
— Кто звонил?
Танька-то его от дубленки отказалась. Хотел ей к Новому году подарок сделать. Не поленился, выкроил время у службы и новой семьи, заехал за ней в их старую квартиру, намереваясь повозить по магазинам. Отказалась, старая, седая бестия! Да мало этого, рассмеялась ему в лицо. Разве, говорит, Гарик, шубой выстуженную душу согреть?! Так вот прямо и сказала, будто поэтесса какая. Он разозлился, конечно, обругал ее. Позвонил Алене, и назло противной Таньке повез молодую супругу по самым дорогим магазинам города, а потом не спал полночи…