Для фортепиано соло. Новеллы
Шрифт:
— И вы думаете, он хотел сделать своей наследницей Лилиан, чтобы освободить ее?
— Я уверена в этом, Клер. Она тронула его, она заставила его испытать угрызения совести; близких родственников у него не было; такой поступок был совершенно естественным. Но Елена, жившая в другом мире, практически не знавшая о существовании Лилиан и совершенно не подозревавшая об отношениях с ней Вальтера, думала по-другому. По ее мнению, последняя фраза Робера не могла закончиться иначе, нежели: «Я завещаю все мое состояние Елене…» Она была потрясена. В тот же вечер она написала поэму «На смерть друга». Потом, распустив длинные волосы, которые так нравились ему, она, рыдая, отрезала их.
Через два дня она пришла на похороны, голова
— Они отросли заново, — сказала Клер.
— Конечно, — ответила Женни, — и теперь ее новая шевелюра воссоединилась под землей с останками того, кто якобы любил ее. По сути дела, жизнь — это очень простая штука, при всей своей иронии.
— Очень простая и очень жесткая, — сказал Кристиан. — Папаша Гюго не ошибся. Слово «ирония» происходит от железа.
— Месье Менетрие, — сказал официант, — что бы вы хотели на десерт? Суфле? Профитроли? Блинчики с ликером? Заказывайте, что угодно.
— Мне фрукты, — сказала Женни.
— Клубнику со сливками? — спросил Кристиан.
— Клубнику без сливок, — сказал Лоран. — Мне надо следить за фигурой.
— Холодные фрукты, — сказала Клер. — С мороженым… ванильным или клубничным.
— Как вам угодно, мадам, — сказал официант. — Я к вашим услугам.
— Всем клубнику с сахаром, — сказал Кристиан. — Вы свободны.
— Что до меня, — сказала Клер, — недавно я узнала историю, которую, как мне кажется, тоже можно назвать маленькой иронией парижской жизни. Женни, вы ведь были вчера в Музее современного искусства на открытии выставки коллекции Комароффа?
— Да, я видела вас издали, но не смогла подойти. Там была такая толпа. Но что за чудо! Боннар, Сера, Матисс и еще десяток художников, и все представлены лучше, чем в самых роскошных американских коллекциях. Маленькая картина Сислея — это лучшее, что я видела. Я понятия не имела, каким сокровищем владел этот Комарофф. А кто он такой? Русский? Англичанин? Судя по каталогу, он имеет английский титул: сэр Айвэн Комарофф.
— Русский по происхождению, британский подданный, — ответил Кристиан. — Он медный король.
— И каким же чудом медному королю посчастливилось выбрать одни из лучших французских картин? Он что, принес с собой из России врожденное чутье на хорошую живопись?
— Теперь моя очередь сказать вам: «Потерпите, Женни…» И прежде всего: довелось ли вам когда-нибудь видеть леди Комарофф?
— Нет… А почему вы спрашиваете в прошедшем времени?.. Она умерла?
— Три года назад… Мы с Кристианом были с ней знакомы. Она была американкой, из Балтимора, очень красивой, и она испытывала к Франции, в особенности к Парижу, страстное восхищение, понятное немногим французам. Мы любим Париж и чувствуем себя по-настоящему счастливыми только во Франции, но это естественно: Франция — наша страна, здесь мы среди своих, а красота Парижа — это красота, в духе которой мы воспитаны. Но представьте себе иностранок, которые с самого детства мечтали увидеть Париж. Они так хорошо изучили его карту, что, впервые приехав в город, чувствуют себя как дома и ни у кого не спрашивают дорогу. Наши памятники настолько знакомы им, что у них даже не создается впечатления, что они открывают их для себя. Однако свет, атмосфера, радость жизни, дух превосходят все их представления. Париж становится для них своего
— Верно, — сказал Лоран. — Однажды моей соседкой за столом оказалась чилийка, и вот что она мне рассказала: «У нас в Сантьяго ставни всегда были закрыты; мы даже днем жили при электрическом освещении. Мама требовала этого, а я не понимала почему. И она объяснила мне, что когда папа работал секретарем посольства в Париже, они жили в квартире, откуда можно было видеть Триумфальную арку и Елисейские поля. „Я так любила этот вид, — сказала мама, — что любой другой для меня просто непереносим. Вот почему я буду жить, не выглядывая на улицу, до тех пор, пока мы все не сможем вернуться в Париж“».
— Эта чилийка зашла слишком далеко, — сказала Клер, — но в мире есть тысячи женщин, которые задыхаются, если лишить их этого кислорода. Так обстояло дело и с леди Комарофф. В начале своей жизни она была бедной американочкой, дочкой баптистского священника из Мэриленда, и редкостной красавицей. Отец, ценой больших жертв, сумел отправить ее в колледж, где она изучала литературу и искусство. Она писала стихи и рисовала, довольно плохо, но мечтала прославиться — эта слабость губит многие американские таланты. В колледже, где она училась, была прекрасная традиция отправлять студенток третьего курса в Париж. Для нее эта поездка стала откровением. Она внезапно открыла для себя Красоту.
— А ее саму открыл Комарофф.
— Терпение, Кристиан! Вы портите мне весь эффект… До замужества малютка Зельда (да, ее звали Зельда, как жену Скотта Фицджеральда) наслаждалась жизнью в Париже. Она жила во французской семье, сын хозяев за ней ухаживал.
— Без успеха?
— С небольшим успехом… Кино по вечерам и ничего не значащие поцелуи… Она пыталась писать портреты и благодаря своим хозяевам, которые знали Хольманов, получила заказ на портрет Денизы. Наша подруга Дениза в душе так и осталась студенткой; она радовалась любой возможности сблизиться с безденежной молодежью. Она подружилась с Зельдой, стала одалживать ей платья и приглашать к себе. Именно там Комарофф, имевший какие-то дела с Хольманом, Комарофф, уже очень богатый, но еще не медный король, и увидел эту восхитительную девушку. Он был на тридцать лет старше ее; он уже два года вдовел; это была классическая любовь с первого взгляда. Она над ним смеялась, обращалась с ним весьма грубо; это притягивало его еще больше. Он ухаживал за ней всю зиму, а потом сделал ей предложение. Она посоветовалась с Денизой Хольман, которая всячески отговаривала ее. «Посмотрите на меня, — говорила она. — Когда мы с Эдмоном поженились, я относилась к нему куда нежнее, чем вы к Комароффу, но между нами стояло это проклятое богатство, и наш союз обернулся неудачей; говорю вам это потому, что все кругом это знают… О! Мы постарались склеить по кусочкам наше счастье, и это сохранится до смерти… Однако я все же думаю, что вы хотите лучшего…» Однако Зельда любила успех, уют, безопасность. Комарофф давал ей все это, и он был настойчив; она уступила. Для нее это стало началом невероятного восхождения. Через десять лет она владела замком в Англии, вторым замком в Солони, особняком на улице Варен, виллой в Антибе, яхтой, самолетом; она стала леди Комарофф, одной из трех самых элегантных женщин мира, и она смертельно скучала.
— Почему? Он не любил ее?
— Нет, что вы! Он никогда не любил других женщин, но у него совершенно не было времени заниматься ею… к тому же он сам был невыносимо скучным… Один из тех мужчин, которые оживляются только в разговоре о прибыльности того или иного предприятия, о рентабельности ценных бумаг, или о производительности того или иного завода. И, поскольку все его друзья были похожи на него, бедная Зельда долго и напрасно искала своего Утешителя.
— Она искала его сознательно?