Для фортепиано соло. Новеллы
Шрифт:
— Не думаю, что она говорила себе: «Я ищу любовника», но она думала: «Я ищу друга». После многочисленных путешествий она не утратила огромную любовь к Франции, к французскому искусству, к прелести Парижа. Муж старался окружить ее красивыми вещами, но ему не хватало вкуса… Короче, она стала одной из тех избалованных, всем недовольных женщин, которые полдня проводят в постели, жалуясь на мигрень, и она уже была на пути к сумасшедшему дому, когда случай вдруг послал ей спутника, в котором так нуждалось ее сердце. Им стал молодой хранитель провинциального музея, некто Берже-Коро (он был в родстве с художником по материнской линии). Он быстро приобрел блестящую репутацию в мире искусства благодаря тому, что возродил к жизни и прославил доселе неизвестную картинную галерею. Располагая очень скромными средствами, опираясь только на интуицию, на своего рода прозрение, он собрал в своей галерее лучших художников молодого поколения. Дениза и другие любители живописи говорили леди Комарофф: «Уж если вы едете на юг, сверните с дороги и посетите
— Видимо, он научил ее многим вещам.
— Это ваши слова, Женни, и эти вещи, безусловно, ей понравились, потому что, уехав, она поняла, что не может обходиться без него. Однако двумя неделями раньше она сообщила, что едет в Антиб, и теперь ей следовало отправиться туда. В конце концов она решилась поехать, но, как только сэр Айвэн вернулся из Латинской Америки, она попросила его пригласить Берже-Коро присоединиться к ним на Ривьере. Она сумела найти нужные аргументы: «Мы уже десять лет покупаем картины и делаем ошибки. Несмотря на помощь самых известных торговцев, а может быть, именно из-за их помощи, мы напрасно тратим миллионы, чтобы создать галерею, которая на самом деле не интересна ни нам, ни кому бы то ни было, потому что в ней нет изюминки… Да, конечно, у нас, как положено, есть Рембрандт, Рубенс, Греко, два Гойи, но это плохонький Рембрандт, заурядный Рубенс, а картины Гойи написаны им в старости, в Бордо… Таким образом, нам никогда не удастся сделать что-то похожее на галереи Ричарда Уоллеса, Меллона, Фрика, Камондо… И вот нашелся человек, который, потратив сотую, тысячную часть того, что мы выкинули на наши унылые картины, создал музей, посмотреть который приезжают со всех концов света… Когда я там была, я видела куратора музея из Провиденса, штат Род-Айленд, и хранителя музея из Осло… Почему? Да потому, ту dear,что этот человек обладает тем, чего нет ни у вас, ни у меня: знанием».
— Постойте-ка… Я знал этого Берже-Коро, — сказал Леон Лоран. — Он переехал в Париж… Именно он, году примерно в тысяча девятьсот тридцать пятом, показывал мне коллекцию Комароффа.
— Совершенно естественно, — сказала Клер. — Ведь он ее создал. И вот как это произошло. Сэр Айвэн, будучи мужем, который стремится доставить удовольствие жене, пригласил Берже-Коро в Антиб, а будучи просто мужем, быстро проникся к молодому искусствоведу горячей симпатией… У Берже-Коро было два главных козыря, чтобы понравиться Комароффу: когда речь шла о живописи, он обеспечивал ему компетентную оценку и консультации, когда же речь шла о семейной жизни, он обеспечивал ему покой. С его приездом прекратились все приступы слез, все мигрени, все жалобы. Зельда стала нежной и рассудительной. Вечером, накануне отъезда гостя, она сказала мужу: «Вот о чем я подумала, Айвэн… Уж коль скоро вы твердо намерены собрать коллекцию картин в Мотт-Бевроне, почему бы не поручить этому мальчику заняться ею?.. Вы сказали, что он вам понравился… Мы никогда не найдем никого более знающего… Он очень скромен в своих требованиях. В Аннеси мне рассказывали, сколько он получает… Меньше трех тысяч долларов в год, к тому же мы могли бы поселить его в замке… Сделайте это, Айвэн, и вы увидите, что через десять лет о коллекции Комароффа будут говорить не меньше, чем о коллекции Грульта».
— Итак, — сказала Женни, — мы обязаны этим великолепным собранием желанию леди Комарофф поселить своего любовника под семейным кровом, причем так, чтобы муж не мог ничего возразить?
— Более того, — ответила Клер, — сделать так, чтобы сам муж поселил его туда, да еще и платил ему… Впрочем, надо признать, что Берже-Коро честно отрабатывал свое содержание. Он привязался к этой коллекции, как некогда к своему провинциальному музею; собранная им коллекция постимпрессионистов не уступала по ценности коллекции импрессионистов музея Же-де-Пом. Ему, другу Матисса, Вуйяра, Марке, Фриша, было куда проще вести переговоры и покупать, чем бедному сэру Айвэну.
— А роман? — спросила Женни. — Что стало с их романом? Это ведь очень важно, Клер!
— Роман оказался успешным. Единственным недостатком Берже-Коро было огромное самодовольство; Зельда верила ему, как богу, и поэтому жизнь с ней его совершенно удовлетворяла. Представляете, какое опьянение должен чувствовать молодой человек,
— Что с ним стало? — спросил Лоран.
— Ну что! Вы знаете, что Зельда умерла от рака три года назад… Любовник пережил ее не надолго. Горе ли сыграло свою роль, или случай, я не знаю, но в следующую зиму он подхватил какой-то мерзкий грипп, у него случился сердечный приступ, и он внезапно умер… Сэр Айвэн, оставшись один на один со своей великолепной коллекцией, не захотел хранить ее. Он долго думал, кому подарить ее — Франции или Англии. Но у этого человека, имевшего все, сохранилась одна слабость и одно желание: он любит почести. Один разумный министр, помнивший историю с коллекцией Уоллеса (потерянной для Франции из-за какой-то несчастной ленточки), сообразил предложить ему желанную награду. Вот так и состоялась вчерашняя красивая церемония, в ходе которой сэр Айвэн, как вы все видели, стоя среди своих картин, получил орден и все мыслимые похвалы от министра национального образования в высочайшем присутствии Президента Республики.
— И все это, — сказал Кристиан, — лишь потому, что в течение десяти лет любовником его жены был хороший искусствовед с галльскими усами…
— Месье Менетрие, — сказал официант, — может быть, немного ликера к клубнике?
Уже несколько минут Леон Лоран сидел с рассеянным выражением лица, обычным для людей, которые, слушая чей-то рассказ, уже обдумывают, что расскажут сами. Женни, отлично исполнявшая роль дирижера в любом разговоре, заметила это и выжидала момент, чтобы дать знак новому инструменту подхватить тему.
— Ваша очередь, Лоран, — сказала она. — Вам в вашем театре наверняка довелось наблюдать не одну иронию жизни.
— Если позволите, — ответил он, — я расскажу вам историю, не имеющую отношения к миру театра. Я узнал ее от одного известного адвоката, с которым консультировался по поводу фильма из жизни полицейских…
— Да, правда, — сказала Клер, — вы, Лоран, судя по всему, обожаете играть детективов. Можно узнать почему?
— Дорогая моя, — сказал Лоран, — человека моего возраста роль детектива пьянит так же, как роль Дон Жуана — молодого актера… Всезнающий детектив чувствует себя всемогущим.
— И вы, по доверенности, наслаждаетесь победами ваших персонажей?
— Конечно, — ответил Лоран, — актер, как и писатель, «вознаграждает себя, как может, за несправедливость судьбы». Лилиан Фонтен, о которой вы только что говорили, утверждает, что она может безупречно сыграть любовную сцену, только если сама не влюблена… Но сегодня вечером я не буду снова рассказывать вам о парадоксах актерской профессии. Время идет; метрдотель уже кружит вокруг нас с видом, который ясно свидетельствует о желании нас выгнать, а я хочу рассказать вам историю о гангстерах.
— Чудесно! — воскликнула Женни. — Обожаю истории про гангстеров.
— Итак, от своего адвоката я узнал, — сказал Лоран, — что в Париже уже три года были два известных главаря банд, которые друг друга терпеть не могли. Один из них, Марио Бешеный, родом с юга, был настоящим сорвиголовой, великолепным организатором ограблений банков, но при этом отличался крайней неосмотрительностью и не раздумывая хватался за пистолет. Ему приписывали большое число краж, несколько убийств, и полиция никак не могла напасть на его след. Второй, Сальведр по кличке Профессор, был своего рода королем в корпорации угонщиков. Он довел это прекрасное ремесло до такого уровня, что практически поставил дело на конвейер, при этом на него работало много бригад, а сам он никогда не засвечивался. Его роль состояла в том, чтобы распределить город на участки между своими подчиненными, организовать сбор машин, их быструю перекраску и продажу. Он считался достойным и образованным человеком (отсюда и кличка «Профессор»); впрочем, он на самом деле имел степень бакалавра по филологии и, как говорил мой адвокат, который хорошо с ним знаком, общаться с ним было очень приятно. Он вращался в таких кругах парижского общества, где никто не догадывался ни о том, кто он такой, ни о его преступных занятиях. Его дочь. Марсель Сальведр, окончившая одну из лучших светских школ Парижа, сочеталась законным браком с человеком, которого я хорошо знаю и который занимается делом, достойным уважения. У Сальведра была любовница, миниатюрная, очень красивая женщина, англичанка, Мэриан Карстейр, которой, несмотря на бурную молодость, удалось сохранить тонкое и нежное лицо ангела с картины Рейнолдса. Сальведр ее обожал. Он вообще был сентиментален и, кстати, никогда не проявлял жестокость при занятии своим основным делом. Он хотел, чтобы его люди работали без оружия, и советовал им отправляться только на верные дела, где не потребуется стрелять. Итак, хотя Правосудию было прекрасно известно, что он держал в своих руках все нити целой воровской сети, никому и никогда не удавалось найти против него никаких очевидных улик. За ним следили, но увидеть его можно было не в подозрительных кафе, а за ужином в «Ритце» или у Ларю в безупречной компании.