Для фортепиано соло. Новеллы
Шрифт:
— Да, Корнель, возможно, гораздо сильнее, но Расин более нежен и деликатен. Лабрюйер очень остроумно заметил, что один показывает людей такими, как они есть, тогда как другой…
Выслушивать подобные банальности, обращенные к подобной собеседнице, и предполагать, что они были высказаны человеком, который был наперсником первых моих идей и оказал на меня сильнейшее влияние в дни моей юности, было так странно и, главное, столь тягостно, что я невольно переступил через ступеньки на этой сводчатой лестнице, чтобы получше разглядеть говорящего в надежде, что ошибся. Тот обернулся, обнаружив неожиданные черты — седеющую бороду и лысую голову. Но это был действительно Лекадье. Он сразу узнал меня: на лице его появилось неопределенное выражение досады и почти
С нешуточным волнением, не желая вступать в разговор в присутствии насторожившейся классной надзирательницы, я быстро пригласил моего друга на обед, назначив ему свидание в полдень, в ресторане, который он мне предложил.
Перед лицеем городка В. есть маленькая площадь, обсаженная каштанами. Я задержался там на некоторое время, задавая самому себе недоуменные вопросы: «От чего зависит успех или неудача человеческого существования? Вот Лекадье, рожденный для того, чтобы стать великим человеком, каждый год проверяет одинаковые сочинения многих поколений школяров из Турени и проводит каникулы, педантично ухаживая за смешным чудовищем, тогда как Клен, человек, конечно, умный, но отнюдь не гениальный, осуществляет в реальной жизни юношескую мечту Лекадье?» (Надо будет, думал я, попросить Клена, чтобы он добился перевода Лекадье в Париж.)
Направляясь к красивой романской церкви Святого Этьена, достопримечательности В., которую я хотел посмотреть, я пытался представить то, что привело к такому падению: «Вначале Лекадье не мог отличаться от себя самого. Это был тот же человек, тот же ум. Что же случилось? Должно быть, Треливан безжалостно удерживал их в провинции. Он сдержал слово и обеспечил Лекадье быстрое продвижение по службе, но закрыл ему дорогу в Париж… Провинция оказывает изумительное воздействие на некоторые умы… Сам я нашел в ней счастье. Когда-то в Руане у меня были преподаватели, которым согласие с провинциальной жизнью подарило великолепную безмятежность, чистый вкус и свободу от зигзагов моды. Но таким людям, как Лекадье, нужен Париж. В изгнании жажда власти приводит к поискам маленьких успехов. Стать светочем остроумия в В. — опасное испытание для того, кто наделен сильным характером. Стать там политиком? Очень трудно для чужака. В любом случае это долгая работа: есть законные права, понятие о старшинстве, своего рода иерархия. Для человека с темпераментом Лекадье разочарование должно было наступить очень скоро… Еще одно: одинокий человек мог бы ускользнуть, заняться другой работой, но у Лекадье была жена. После первых месяцев счастья она, вероятно, начала сожалеть об утраченной светской жизни… Можно представить себе ее медленное отступление… А потом она состарилась… Он же человек чувственный… Вокруг молоденькие девушки, занятия литературой… Мадам Треливан начинает ревновать… Жизнь превращается в череду глупых мучительных стычек… Потом болезнь, желание забыться, не забудем также привычку, удивительную относительность честолюбивых целей, счастье удовлетворенной гордости за успехи, которые в двадцать лет показались бы ему смехотворными (муниципальный совет, завоевание сердца классной надзирательницы). Но все же мой Лекадье, гениальный юноша, не может полностью исчезнуть: в этом уме должны оставаться широкие горизонты, быть может, слегка померкшие, но которые еще можно открыть, дождаться их…»
Когда я, осмотрев собор, вернулся в ресторан, Лекадье уже был там и вел с хозяйкой, маленькой толстушкой с черными завитушками на лбу, ученую и пустую беседу, последние фразы которой вызвали у меня тошноту. Я поторопился увести его к столу.
Вам знакома эта встревоженная говорливость людей, которые опасаются тягостного намека. Как только разговор приближается к «табуированным» темам, фальшивое возбуждение выдает их тревогу. Они начинают использовать фразы, похожие на пустые поезда, которые командование направляет в уязвимые места с целью предотвратить предполагаемую атаку. Во время обеда мой Лекадье не закрывал рта, демонстрируя легкое, неудержимое, банальное до абсурда
— Тут есть, старик, в десятом подготовительном маленькая учительница…
Меня же могло бы заинтересовать только одно — я хотел узнать, как дошло до отречения это великое честолюбие, как признала свое поражение эта могучая воля, словом, во что превратилась его душевная жизнь с того момента, как он покинул Эколь Нормаль. Но каждый раз, когда я пытался увлечь его в эту сторону, он затуманивал атмосферу потоком пустых и невнятных слов. Я вновь видел те «потухшие» глаза, которые так поразили меня вечером того дня, когда Треливан обнаружил его интрижку.
Нам уже подали сыр, и я вдруг взбесился: презрев всякое понятие о деликатности, я резко спросил его, не спуская с него глаз:
— Что за игру ты ведешь, Лекадье? Ведь ты был умен! Почему ты говоришь, словно цитируя сборник избранных текстов? Почему ты боишься меня? И себя?
Он сильно покраснел. Быстрый отблеск воли, возможно, гнева, сверкнул в его взгляде, и на несколько мгновений я вновь увидел перед собой моего Лекадье, моего Жюльена Сореля, моего Растиньяка из Эколь Нормаль. Но тут же официальная маска наползла на его крупное бородатое лицо. Он ответил с улыбкой:
— Вот как? Я был умен? Что ты хочешь этим сказать? Ты всегда был каким-то особенным.
Потом он заговорил о директоре лицея — Оноре де Бальзак окончательно вылепил своего человека.
Пробуждение женщины
— У них прекрасно постриженная лужайка, — уважительно и удовлетворенно произнесла мадам Бланшар.
Машина, обогнув безупречный газон, остановилась перед замком. Вытянутый, выкрашенный в белый цвет, покрытый черепичной крышей, он имел благородный облик. Над фронтоном сверкали золотые буквы готической формы:
КОЛЛЕЖ САСИ
— Превосходно! — сказала мадам Бланшар.
— Посмотрим, — отозвалась Изабелла.
В свои шестнадцать лет она была чуть высоковата и двигалась с грацией пугливой ловкой кошечки. Мадам Бланшар сказала, что им нужно повидать директрису. Консьержка пошла предупредить об их приезде, затем вернулась, чтобы проводить их. Офисная функциональная мебель из металла и пластика несколько удивляла в этой резиденции Людовика XIII. Объяснением послужило лицо директрисы. Еще молодая, в строгом костюме, с узким красным бантом на лацкане, она выглядела очень современной и энергичной.
— Я привезла вам Изабеллу, — сказала мадам Бланшар. — Знаю, что мы приехали на день раньше, но мой муж только что получил назначение в Токио, и вечером мы должны сесть в самолет. Конечно, наша бедная малышка получила, можно сказать, фрагментарное образование… Что вы хотите? Дипломат в эти тяжелые времена… В последнее время она привыкла к американским школам. Вот почему мы решили, что у вас ей будет лучше, чем в каком-нибудь лицее…
— У нас здесь много учениц из Северной и Южной Америки, — ответила директриса, — впрочем, есть также и француженки, которые, как ваша дочь, должны получить степень бакалавра, хотя так и не прошли курс в нормальной школе. У нас очень серьезные занятия, но мы стараемся сделать жизнь наших учениц приятной. Девушки ездят верхом, играют в теннис; у них есть уроки музыки, танцев, драматического искусства; время от времени мы устраиваем балы. Раз в неделю желающие отправляются в Париж, чтобы пойти в «Комеди Франсез». Вы любите театр, мадемуазель?
— Да, — сказала Изабелла.
— Не ожидайте развернутых ответов от моей дочери, — объяснила мадам Бланшар. — У нее есть что сказать, но она оставляет это при себе. Девочка у меня любит одиночество, она очень молчаливая.
— Здесь, — сказала директриса, — у вас будет подруга по комнате. Roommate, как говорят наши американки… Но она приедет только завтра, поскольку вы появились за день до начала учебного года… Вас не смущает, что сегодня вы проведете день одна?