Для тебя эти горы

Мы живём в Беркли. На Уитни-стрит так тихо, что я не знаю, жив ли вообще. Сегодня мы переставили надувные матрасы на втором этаже. Я больше не сплю в гробу. Ханна – тоже. Гроб – это там, где потолок опускается по диагонали вниз так, что можно стоять только на коленях. Этот гроб – подходящее место для молитвы, но плохое для секса. Впрочем, здесь я ещё ни разу не молился по-настоящему. Молитвы – апельсиновый сок по утрам. И шампанское. Святой дух – за барной стойкой. Сегодня у нас в меню сангрия и мимоза. Для особо верующих есть водка, но лучше с этим

повременить.

Я сейчас пишу всё это, но скоро прервусь на запечённую картошку с тушёной курицей. Мне надоело слушать нелепую симфонию голода в желудке: скрипачи фальшивят, виолончель не настроена, контрабасист и вовсе потерял чувство ритма, а пианист перепутал тональность. Майкл зовет к столу. Он творит чудеса на кухне – в готовке он настоящий профи. Ещё Майкл умеет привлекать к себе внимание. Он старается говорить по-русски, но его с головой выдаёт американский акцент, и что бы он ни пытался сказать – выходит смешно.

– Фактически всё готово, фактически. Help yourself 1 , пожалуйста, спасибо.

Он говорит «спасибо» пять раз в секунду. Такая назойливость порядочно действует на нервы, поэтому теперь я ненавижу вежливость. Впрочем, если бы не наш галантный повар, мы бы жрали землю. Майкл – вагон-ресторан и оптовый магазин продуктов. Кухонный комбайн с маленькими жучьими глазками, выдающими в нём одессита. К тому же он знает слово «шлемазл» и сыплет в жратву кошерную соль. В Одессе таких почти не осталось.

Я стараюсь понять, почему русские, как и все остальные, уезжают сюда, слетаются как мухи на американский континент, где, как всем им кажется, никогда не заканчивается «золотая лихорадка». Отчасти по этой причине я сюда и приехал. Вот уже полгода, как я живу здесь и узнаю о том, что происходит в России, издалека. Вспоминаю Илью. Как он бьётся в истерике и паникует, думает, что в России ему приходится выживать, вместо того, чтобы жить. Он смотрит на Америку с открытым ртом, из которого вываливается мокрый язык. Когда он увидел небоскрёбы по видеосвязи, его хватил удар. Он чуть не расплакался. Илья считает, что здесь он будет почти задаром покупать телефоны и ноутбуки, а знойные американки будут покачивать задом, проходя мимо и намекая, что он должен засадить им немедленно, прямо на Маркет-стрит, посреди бела дня. Если тоскливая русская действительность выбросит его на обочину и переправит в Америку, то бедняга попросту сойдёт с ума: глаза вылезут из орбит, зрачки из глаз, а член из штанов. Но месяц эйфории закончится. А то и раньше: зависит от того, сколько Илья накопил. Он поймёт, что лучше прекратить давиться мечтами. По слухам, одурманенных идиотов, в том числе из России, здесь тысячи. Но вместо них я чаще встречаю работяг, профессионалов, арендующих квартиры и дома в лучших районах Сан-Франциско: они дружелюбны и не заносчивы. Возможно, русские – одни из самых успешных эмигрантов, оказавшихся на севере Калифорнии. По крайней мере, других русских я ещё здесь не видел. Кроме нашей коммуны.

Мы живём молча. Разговариваем за ужином, раз в неделю выходим вместе покурить. У каждого из нас – своя история, воспоминания, утраты и мало побед. Все мы убежали прочь. Даже если никто в этом не признаётся. Мои друзья сделали студенческую визу и уехали в США, бросив университеты. Ютились в подвалах маленьких городков в штате Миннесота, зарабатывали гроши, убирали столы, мыли посуду, побирались и крутились на вертеле, накопили немного денег и переехали в Чикаго, где всё пришло в норму: дизайн-компании, 16 тысяч баксов чистыми, машины, макбуки, озеро Мичиган. Ребята открыли счета в банке, получили ID и водительские права. Американская мечта зажгла свечки и надела пальто. Она разгуливает в костюме демократа, почтительно

снимает шляпу, разбрасывает долларовые купюры, разливает бездомным мексиканскую колу и раздаёт сэндвичи, страховки и приглашения на день благодарения. Приходит домой, снимает пальто, примеривает домашний халат республиканца, выписывает кредитные чеки и готовит очередной акт о депортации.

Макс бросил всё и уехал искать дом в Сан-Франциско. Город-мечта. Город-головокружение. Город с высокими ценами на жильё и большими возможностями. Первые две недели Макс спал в машине, пока не познакомился на дороге с индусом и не договорился с ним о том, чтобы за гроши вписаться в одну из трёх комнат его квартиры в панельном доме в Паркмерсед. Пока Макс выбивал эту комнатёнку, Мариан, Рус и Ханна уже выезжали из Чикаго, завалив машину сумками и всяким барахлом. Компания покатились по хайвэю, оставляя позади Иллинойс. Иллинойс-Айова-Небраска-Колорадо-Юта-Невада. Наконец, выжженная солнцем Калифорния. Сакраменто, Санта-Круз, золотые горы, зелёные горы и вот – Сан-Франциско – город, построенный сумасшедшими для сумасшедших. Так говорил Рус.

Макс, Рус, Ханна и Мариан поселились в крохотной комнате вчетвером. Вторую комнату занимали две потасканные мексиканки, в третьей жила американка. Она в первый же день подогнала Максу травы. Запах травы стоял на каждой улице Сан-Франциско. Калифорния заботится о своих жителях. Пожалуйся на депрессию, сделай себе медицинскую справку, приходи в специализированный магазин – и травка твоя. Кури на улице, дома, на крыльце полицейского участка, на голове губернатора, на шее правительства, на кладбище, передавай по кругу косяк, оставь бездомному докурить – это будет жест доброй воли.

Три месяца ушло на то, чтобы убраться из тесной квартиры индуса, напоминавшей бордель и притон. Мексиканки принимали парней со всех континентов. Здесь побывали даже рохинджа и батонга. Гости выходили отсюда с букетом травы и венерических заболеваний. Наступили три месяца холодного лета, обременённые поиском денег и нового жилья. В августе Алекс и Мэри приехали в Окленд, сняли квартиру в паршивом районе полу-гетто. Вместе и врозь подавали заявки на отдельный дом. К этому моменту стало ясно, что нас будет десять человек. Алекс приезжал на переговоры и увозил отказ за отказом. Весь август отказы сыпались как мусор. Алекс был на грани: бросить к черту San Francisco Bay Area и уехать в Лос-Анджелес. В последний момент Алекс получил утвердительный ответ от риэлторов в Беркли: одобрили большой дом на границе Окленда и Беркли. Хозяйка – чёрная пожилая женщина – отказала какой-то молодой семье в нашу пользу. Оставила порядочную (скорее всего) семью с фигой в кармане ради сомнительных русских. Мы получили жильё, так что я мог перевести дух и спокойно собирать вещички.

Я сижу во дворе и вспоминаю последнюю неделю в Москве. Заламываю себе руки, потому что уехал в тот самый момент, когда московская компания модифицировалась и стала почти идеальной. Осень 2014 года. Всё было бы лучше, если бы ещё до лета у меня были 3000 долларов и билет в США. В мае я бы воспринял свой побег как плацебо, санаторий и освобождение. Но за лето всё изменилось. Теперь происходящее кажется мне мазохизмом, актом самосожжения. На прощальную вечеринку, длившуюся целых три дня, пришло под 60 человек. Большинство приятелей превратились в друзей. Я никогда ещё не был так счастлив и несчастен одновременно.

Я лечу в самолёте и рыдаю. Мне приходится отворачивать лицо от женщины в соседнем кресле, чтобы она не видела моё красное лицо. Я бы прогнал всех пассажиров прочь и посадил бы на их места моих ребят всех до единого. Возможно, мы бы захватили самолет и направили его на Фиджи. Либо вежливо попросили высадить нас на Аляске, где бы мы насобирали крабов, а на заработанные деньги купили бы домики в Коста-Рике. Но увы. В самолете я лечу без друзей и не решаюсь достать виски, припасённый специально для того, чтобы утихомириться.