Дмитрий Донской (1947)
Шрифт:
— А зачем?
— Ежли его убьют…
— Ладно.
Туман как будто редеть стал. На тесовых крышах густыми пятнами зеленел мох. На берегу Оки горбились бани. По дыму, сочащемуся меж тесовин в крыше, видно было, что бани топятся.
В предбаннике было людно, трудно пробиться. Одетые и голые теснились, слушая парня, которого посылали разузнать новости.
— А на торгу, — рассказывал он, — татарина поймали. Вот истинный бог! Сам видел!
— Кто ж таков?
— А Сысой-шорник.
— Вот сучий сын! Кто б мог подумать? — удивился хилый голый старик, прикрывая веником срам.
Кто-то переспросил:
— Сысой? Ух и язва был!
— Татарин! — объяснил поп. — Они все злы на христиан.
— А попов татары милуют, — ответил Кирилл, — знать, за христиан не чтут!..
— Ох, я тебя за эти слова…
— А что? — спросил Кирилл, трогая рукоять кинжала.
— Да слова как слова! Что в них такого? Благослови тя бог! — ответил поп.
— Ну ин и добро, что заспешил: мне место ослобонилось! — одобрил Кирилл.
— Да он что-то забыл помыться. Только было раздеваться сел! — сказал банщик.
— Звонить побежал.
— Чего?
— О поимании супостата Сысоя благодарственный молебен служить.
— А! — догадался банщик.
Едва вошел в парню, тело запахло лесом, смолой, дегтем и ладаном, пока не домылся до нежного аромата тела.
Кирилл хлестал себя веником, и кожа зарозовела, заблагоухала березой. А парня пахла дымом и сыростью, мутная склизь текла со стен, и скамья, на которую сел, осклизла. Но он лил на себя воду, воду Оки, реки, на которой жила Анюта.
«А может, и она теперь тревожится? Куда ей идти, если и впрямь побегут из города?»
Он вышел в застланный свежей соломой предбанник, напился воды из ушата. И оделся.
Пока он мылся, прояснело. К западу текли низкие облака, и в прорывах темнела густая синева августовского неба. Но, как ни зорко вглядывались коломяне в заокские дали, дорога оставалась пустой, не было вестей от войска, словно никого и не было там, за сизыми шеломами лесов.
Это был час, когда Бегич перешел Вожу.
Четырнадцатая глава
ВОЖА
Бегич смотрел вдаль: все туман и туман! Сырой холод вставал с земли. Орда вставала. Воины вскакивали на коней; сотня за сотней мчалась вперед по его слову. Они внезапно появлялись и тотчас исчезали в тумане, словно их поглощал воздух.
Лишь назойливое ржанье коней, крики и свист людей не смолкая катились перед ним вперед.
Бегич стоял на своих коротких ногах, непомерно широкоплечий, круглоголовый, с глазами, оттянутыми к вискам. Ноздрями, вздернутыми вверх, он вдыхал воздух чужой земли, улавливал в этой земле, в траве, в воздухе неопределенный, но чуждый, гнетущий запах: за туманом, где-то далеко или близко — впереди, пахло
Чуть заспанные, раскрасневшиеся от холода и сырости, прилаживая оружие или оправляя седла, всадники проходили на рысях.
«Наша конница хороша на рысях, — подумал Бегич. — Русы сказали бы: „Добры тухтарски комони на грунах“. Некого спросить, верно ли так?» (Много лет силился он изучить язык русских.)
Позади воин держал Бегичева коня. Пегий конь шевелил розовыми ноздрями. Позади стояли в стременах ордынские князья-мурзы. Некоторые из них знали и персидский, и джагатайский языки. Бегич обернулся к Хазибею:
— Русского не разумеешь, князь?
— Я общаюсь с ними не языком, а плетью.
— Давно общаешься, князь?
— Их у нас в Орде немало.
— Но это пленники, князь.
— Все они одинаковы.
— А их воинов ты видел?
Хази-бей показал на мимо идущую конницу:
— Достаточно видеть этих, чтобы не задумываться о тех.
Бегич нахмурился.
В гомоне и тумане гонцу долго не удавалось отыскать Бегича. Наконец он подскакал:
— Говорю: первый караул пытался перейти реку, но брод охраняется.
— Пробовали сбить охрану?
— Они сидят в завалах и не подпускают к берегу.
— Искали другой брод?
— Пошли искать вниз по реке.
Хази-бей спросил у гонца:
— Как называется река?
Бегич ответил:
— Вожа.
Карагалук презрительно посмотрел на Бегича:
— Можно подумать, что князь Бегич хочет служить Московскому Дмитрию: язык Руси учит, все на Руси реки помнит.
— Потому что Бегич не хочет служить Дмитрию.
— Каждый по-своему понимает долг военачальника! — вступился за Бегича мурза Кастрюк.
Гонец продолжал стоять перед ними, держа в поводу лошадь. А уже прискакал новый гонец:
— Говорю: нашли брод. Видели на той стороне русов. Мы пустили стрелы, они ушли.
Хази-бей хлопнул ладонями о колена:
— Они всегда бегут от нас! Не надо было тратить стрел: показали б им плеть, и они ушли бы.
Воин косо усмехнулся, но продолжал смотреть в глаза Бегича.
— Много было русов?
— Туман. Видно было троих.
Бегич посмотрел в сторону мурз.
Хази-бей, любимец Мамая, одевается персом, не умеет сам панциря надеть, рабы ему ремни застегивают на доспехах. Каверга не стесняется спрашивать у старых воинов, хороши ли русские полонянки. Таш-бек в войске занят только лошадьми. Карагалук — родственник Мамая, и Мамай дал Карагалуку высокую степень в коннице. Силен в плечах Кастрюк и смел в битвах. Этот может вести за собой на врага, но как обойти врага — не догадается. Один глаз у войска — это единственный глаз Бегича.