Дмитрий Донской (1947)
Шрифт:
— Мой конь. Захочу — убью сейчас! Мое право.
— Дурак, — ответил Кирилл.
Тотчас молчание людей переросло в рева.
— Учить нас!
— Москва нас срамить пришла.
— А что на него глядеть!
Кирилл обернулся к ним, улыбнулся и сказал:
— Дураки.
Но отвечать им не дал. Голос его вдруг стад тверд, как меч:
— Что стоит один час работы? Спрашиваю. Ну?
Кто-то, помявшись, крикнул ответ:
— Что стоит конь?
Тот же голос ответил. Остальные
— Вот и вышло, что мужик дурак. Конь его стоит во сто двадцать раз больше, чем час работы. А воз разгрузить, вывезти в гору да опять нагрузить за час можно. Можно?
Все молчали.
— Можно! Что лучше? Коня убивать али воз перегружать надо?
— Мой конь! — остервенел мужик. И теперь, ошалелый от внимания народа, кинулся на лошадь с бревном. Он ударил ее около морды, но рука сорвалась, и огромный влажный глаз коня испуганно заморгал ласковыми ресницами.
— То-то дурак!
— А не твое это дело! — крикнули Кириллу из толпы.
— Это-то? Мое! Не дам бить коня!
— Попробуй!
Мужики-возчики сгрудились вокруг товарища. Стали засучивать рукава.
Ярость ударила Кириллу в голову. Он сбежал к дороге, отхлестнул двоих, подвернувшихся под руку, и вырвал бревно из мужиковых рук, а мужика схватил за волосы и повернул так, что тот, взвыв, упал на живот. Пока еще никто не опомнился от удивления, Кирилл крикнул:
— Конь в бой ходит! Кони Рязани надобны! Без коня кто биться может?
Вопрос удивил всех. Кирилл без передыху закончил:
— Без коня войску не быть! А дурак всегда враг.
— Ну-ка, кто за коня, а кто за дурака?
Народ засмеялся.
— Оттого-то я вступился. Ну-ка, люд, поддавай!
И прежде чем подоспели ему на помощь, он крепким плечом уперся в задок воза, гикнул коню, и телега со скрипом и скрежетом вынырнула из рытвины.
Мужик опешил: материться ли ему, кланяться ли за помогу, но Кирилл уже отряхнул плечо и пошел. Перед ним дружелюбно расступились, и дело обернулось с гнева на милость:
— Ишь, Ольгово войско хвалил!
— Да он, может, и не москвитин.
— А это не Овдотьин ли племяш из Новагорода? Сказывали, нашелся.
— Не. Я человека этого примечал. Он в Нижнем кожами торгует. Оттоль прибыл.
— Скажешь! Он наш, рязанский, из Пронска воскобой.
Так Кирилл пошел по Рязани.
Дубовые толстостенные стояли, стена к стене, дома. Стоял за тыном княжой Олегов терем. На площади теснился торг. В кузнечном ряду ковали коней и мечи. Кирилл остановился, взглянул.
— Подойди, глянь, — позвал коваль, довольный вниманием к своему делу.
Кирилл примерился к новому мечу.
— Не видал таких. Не тяжеловат ли?
— Доле прослужит.
— На Москве такие перестали ковать.
—
— А ты нешь таких не сковал бы?
— Да ведь Москва кует! Еще, сказывают, и к свейским свою поправку дает, лучше тех кует. А нам не велят. Ольг сказал: «Не я Москве ученик, а пущай она сперва у нас поучится».
— Ну Ольга и поучили, как из Рязани шугнули.
— Ой, про то забудь. Голову снимет.
— Ладно. Бог те на помощь!
— Спасибо на добром слове.
Кирилл смотрел рязанские сукна. Не хуже цареградских. Потемней, пестрины в них нет, а работа тонкая.
Видел на торгу многие ремесла — бочаров, утварщиков, медников, овчинников. Их изделия прельщали Кирилла добротной, чистой выделкой. Скромны, не пестрят, радуют не блеском, а нутром.
Кирилл почувствовал себя среди ремесленников как дома. Хорошие ребята. Не похожи на греков — те сделают на полушку, а нашумят на рубль. Эти на рубль сделают, а что сделают, суди сам, не похваляются.
— Люб ты мне, город Рязань!
Он шел с торгу вдоль Лыбеди; за Скоморощенской горой садилось солнце. Длинный седой старик окликнул его:
— Эй, сыне, не коня ли покупаешь?
— Не! — усмехнулся Кирилл. — Своего продаю.
— А чего просишь? — привязался старик.
— А ты моего коня видал ли?
— Я, сыне, стар, знаю: у такого доброго молодца и конь добр.
— По чем судишь?
— Добрый молодец — добрый воин. А в бою много коней ждут всадника. На хлябивой кляче ты нешь поскачешь?
«Ну, а что мне? — подумал Кирилл. — Продам! Рязань, теперь вот она».
Он повел за собой старика и, только положив в пояс деньги, удивился: «А я ведь и впрямь коня-то продал! Выходит, приехал домой!»
Еще день не погас, а уж Кирилл ходил, расспрашивал:
— Гдей-то тут в Затынной слободе огородники?
Ему показали дорогу.
— А не слыхали, есть там Горденя?
— Это — у которого белая капуста?
— Он самый.
— Есть там такой. С того краю второй дом будет.
— Ладно!
На другой день Кирилл собрался к Гордене. Он сунул в суму коломенскую сулею, намазал салом сапоги и, удивляясь своей робости, пошел к огородам.
Тут было хорошо. Низко, близко к реке. Лыбедь текла, поросшая широкими листьями кувшинок. Воздух был свежий, пахло землей и ботвою. За тынами тянулись гряды. Пушистыми зелеными хлопьями сугробилась над грядами ботва моркови. Пунцовыми жилами на плотных и скользких листьях темнела свекла. Кирилл подивился было пустым грядам, но там спел лук, золотясь бронзовой чешуей, и серебряный чеснок. Подале лежало поле, там вразвалку росли огромные голубые кочаны капусты.