Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
Исайю трясло. Он пил, обжигаясь, горячую жидкую уху, сваренную на походном костре, то и дело пугливо озираясь, все еще не вполне веря, что встретил своих, что угрюмые бородатые лица, обступившие его, люди в оружии и бронях, это свои "новгородчи", — столько страхов натерпелся за тот месяц с лишком, что протекли до подхода новогородской рати.
Светлая северная настороженная ночь с негаснущею розовою зарей по всему окоему обнимала стан. Сонно молчали деревья. В широком прогале лешего леса открывались первозданные, сине-зеленые холмы и таинственно мерцающая река, точно жидкая лунная дорога, пролитая на землю.
— Ростовский
Новогородские воеводы, переглянувшись (стан уже спал, выставив сторожу), собрались у костра. Посадник Юрий Дмитрия узорным воеводским топориком с золотым письмом по лезвию колол сушняк, подкидывал в костер. Неровное бледное пламя металось, с едва слышным треском пожирая замшелые ветви и куски коры. А вокруг, окрест, стояла тишь. Такая тишь! Не шумела река, молчали спящие птицы, не шевелился ни веткою, ни единым листом стоящий по сторонам лес, и только негаснущая заря висела над ними, как тысячи лет назад, когда по этим холмам бродили, с каменными топорами в руках, одетые в звериные шкуры косматые древние люди.
Тимофей Юрьич, уединясь, чертил что-то обугленною веточкой на расстеленном куске холста. Потом позвал:
— Глядите, друти! — Три головы склонились над самодельною картою. — Вот тута Вель! А тута вот, надо полагать, нас и сожидають в засаде! А мы воротимси Кубинкой, горой ле, али вот тут, на озеро Боже, оттоль к Белоозеру… Следите, други? Тамо нас не ждут! Оттоль по Кубенскому озеру…
— На Кубену? — поднял Юрий Дмитрия загоревшийся взор.
— Ну! На Кубену, на Вологду… А воротимся, пойдем не Двиной, а Сухоною, в насадах! Микифора пошлем с молодцами, пущай насады да лодьи готовит на Сухоне, сколь мочно, и по воде, плывом, на Устюг. А уж от Устюга к Орлецу! Тута нас ницто не остановит!
Тимофей откачнулся, довольный. Юрий с Васи льем Борисовичем разглядывали чертеж. Василий считал, загибая пальцы, потребное время, шевелил губами. Получалось!
Тимофей Юрьич, швырнув в огонь сухую ветвь, откинулся совсем на спину, мечтательно глядя в негаснущее небо.
— Славно тута! Тихо! Не етая бы пакость, покинул Новый Город, остался в Заволочьи жить! Рыбу ловил на Двине… Красную!
— А по зимам тамо тьма: солнце едва проглянет, как мороженый шар прокатит по краю неба, и все! — возразил Василий Борисыч. — Бывал я на промыслах! Рокана закуржавят, рук не сдынуть! Дак ищо, в поветерь-то, когда и льдину оторвет, и носит их, бедных, по морю, доколе не потонут али голодом изомрут! Тоже не мед!
— Всюду не мед! — возразил Тимофей. — А — воля! Простор! Ширь-то какова! Здешнюю землю словно бы Господь только-только ищо сотворил!
Все трое вздохнули. Через несколько дней им лезть на валы, бревном вышибать градские вороты, будут резня, кровь и смерть, будет ярое пламя плясать над кровлями ограбленных хором… Чтобы потом сесть у себя, в Нове Городе, в рубленом красовитом тереме. Из резного, рыбьего зуба, кубка, оправленного в серебро, пить багряное фряжское вино, запивая жареную кабанятину, узорною вилкою брать с тарели куски дорогой рыбы или, открывши старинную кожаную книгу в дощатых, украшенных по углам серебром переплетах, с узорными жуковиньями, честь про себя, шевеля губами, "Девгениевы деяния", "Амартола" или "Жития старцев египетских"… Да набивать сундуки добром, дорогими мехами, сукнами
И что дороже всего и ближе сердцу? Зажиток, полные сундуки, сытое теремное тепло? Или эти походы за серебром, ворванью, мехами и рыбой, ночлеги под открытым небом у дымных костров, многочасовая гребля, стертые до мяса руки, заполошный зык и вой режущихся ножами ратей, и удаль, и кровь, и смерть? И это розовое небо, и тишина! Тишина пустых, заколдованных древних просторов, куда тянет душа, куда уводит — были бы силы! — за разом раз неспокойное сердце, не за серебром, не за мягкою рухлядью — за хмельным неоглядным простором холмистых неведомых далей, чистых рек и сказочных, не достижимых при жизни чудес.
Старый Белозерский городок весело пылал. Мычала и блеяла угоняемая скотина, голосили жонки.
— Пущай выкупают! — насупясь, твердо отмолвил Тимофей Юрьич, стряхивая с себя ухватившую его было за ноги жонку. — Брысь!
Та, слепая от слез, выдирала серьги у себя из ушей, рвала серебро с шеи. Тимофей безразлично глянул, взвесил на ладони жонкины цаты, опустил в калиту, подумав, велел:
— Пущай выбирает свою!
Ратные скорым шагом проходили мимо воеводы. Впереди был еще не одоленный новый Белозерский городок. Один из кметей, оборотивши к боярину лицо с хмелевым, не то с вина, не то с ратной удачи, прищуром, выкрикнул:
— Добычу не расхватают тута без нас?
Тимофей Юрьич без улыбки качнул головой:
— Не боись! Делить станем на всех поровну!
— То-то! — уже издали прокричал ратник.
Кто-то дергал боярина сзади за рукав дорожного вотола.
— Чего тебе?
Новая жонка лезла к нему, держа в руках серебряное блюдо. Тимофей отмотнул бородою:
— Тамо вон! — указал. — Да живее выкупай, не то и скотины не обрящешь!
Вразвалку пошел к лошади. Стремянный подставил колено, подсаживая боярина. Тимофей улыбнулся хмуро, плотно всев в седло, подобрал поводья. Жеребец всхрапнул, пошел как-то боком, мелкою выступкой, зло кося глазом.
— Ну ты, волчья сыть! — ругнулся Тимофей. Конь был чужой, до-станный два часа назад, и еще не привык к новому хозяину.
По всему окоему, там и тут, подымались дымы. Новогородские молодцы зорили волость.
Новый Белозерский городок не стал ждать приступа. Отворились ворота. Местные князья и воеводы великого князя Московского, сметя силы, покорялись и предлагали окуп с города. Поторговавшись, сошлись на шестидесяти рублях.
Из взятых на щит деревень гнали скотину, везли рухлядь и снедный припас. Рать, не задерживаясь, уходила в сторону Кубены. Ополонившиеся молодцы весело топали вслед за тяжело нагруженными возами.
В ближайшие дни добра и полону набрали столько, что не вмещали возы. Тяжелое попросту бросили, иное продавали за полцены. Кубенская волость была разорена полностью, окрестности Вологды выжжены.
Молодших воевод, Дмитрия Ивановича и Ивана Богдановича, с дружиною охочих молодцов отослали к Галичу. Всего за день пути не дошли новогородцы до города, все разоряя окрест. Набранного добра и полону не могли вместить и речные суда. Приходило останавливать ратных и открывать торги, отпуская полон и скот за откуп.