Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
В синодике 1552 года Нижегородского Печорского монастыря Дионисий именуется "преподобным чудотворцем". Имя его внесено во многие святцы XVII века. Патриарх Нил, возводя Дионисия в 1382 году в сан архиепископа, пишет, что слышал похвалы нижегородскому подвижнику и "сам видел его пост, и милостыни, и бдение, и молитвы, и слезы, и вся благая ина, отнуду же воистину Божий и духовный знаменуется человек". Греков Дионисий потряс ученостью и глубоким знанием Священного писания. Прибавим к тому, что и отличным знанием греческого языка, полученным им едва ли не в молодости еще и едва ли не в самой Византии.
Дионисий, до пострижения Давид, принял схиму в киевской
Именно к нему ходил отроком Сергий Радонежский: слушать пламенные глаголы уже знаменитого тогда нижегородского проповедника.
В числе учеников Дионисия были и Евфимий Суздальский, и Макарий Желтоводский или Унженский, и прочие, числом двенадцать, ученики, основатели общежительных киновий, понеже и сам Дионисий устроил у себя в обители общее житие задолго до того, как преобразовал свою обитель в общежительную киновию Сергий Радонежский. И увлеченность исихией, молчальничеством, и монастырское строительство нового типа — все тут творилось и создавалось ранее, чем на Москве.
Под его духовным руковожением вдова князя Андрея Константиновича, Василиса-Феодора, раздает в 1371 году свое имущество, отпускает на свободу челядь и создает женскую общежительную Зачатьевскую обитель в Нижнем Новгороде.
Под его, Дионисиевым, руководством создавался в 1377 году тот летописный свод, который под именем Лаврентьевской летописи лег в основу всего летописания московского. Именно здесь властною волею нижегородского игумена явились в летописном повествовании обличительные глаголы противу Батыевых татар и уроки мужества, якобы проявленного предками полтора столетия назад в неравной борьбе, долженствующие подвигнуть русских князей к нынешней борьбе с Ордою, ибо мужеству живых подножие — мужество пращуров!
Именно его, Дионисиевы, призывы подняли нижегородцев противу Сарайки и Мамаевой "тысячи", истребленной в Нижнем, и именно в него пустил Сарайка свою последнюю стрелу, пытаясь убить ненавистного проповедника.
К крестоносной борьбе "за правоверную веру христианскую" призывал, нетерпеливо и властно, всю жизнь, знаменитый нижегородский игумен, почасту не считаясь ни с чем — ни с подорванными силами княжества, ни с извивами великокняжеской политики, ни с возможностью или невозможностью днешней борьбы… Кто знает, стань нижегородская княжеская ветвь во главе Руси Владимирской, не стяжал ли бы Дионисий лавров духовного создателя и устроителя этого нового государства? Но и то спросим: а не привел ли бы неистово-пламенный Дионисий эту новую Русь к разгрому?
Во всяком случае, любое соборное деяние творится совокупною энергией многих, и в том духовном подъеме Руси, который привел русичей на Куликово поле, глас и призывы Дионисия явились не последними отнюдь. Хотя то повторим: нетерпение Дионисиево оплачено было кровью всей Нижегородской земли.
Вот этот неистовый иерарх и не захотел поклониться Митяю…
Представим теперь этот день начала марта 1379 года. Идет первая неделя Великого поста (Пасха в 1379 году была десятого апреля). Миновало уже Прощеное воскресение. Многие москвичи теперь сурово постятся: сплошь всю первую неделю ничего не вкушают, кроме воды и малой толики хлеба, а матери вместо молока поят детей морковным соком.
Высокие звоны колоколов. Идет
В большой палате дворца (тут тоже все забито иноками, служками, владычною и княжеской челядью, боярские кафтаны и опашни тонут среди манатий, стихарей, саккосов, ряс и монашеских куколей), в большой двусветной палате усаживаются в высокие резные кресла епископы: Ростовский, Рязанский, Сарский, Тверской, Коломенский, Брянский, Нижегородско-Суздальский. Владимирский стол покойный Алексий оставлял за собой. На скамьях — сплошной ряд духовенства. Бояре — ближе ко князю, которому поставлено такое же кресло, как и епископам, как и Митяю, насупленному, громадному. Лица дышат ожиданием, страхом, гневом, робостью, спокойных и безразличных тут нет. В многолюдности покоя ходят, скрещиваясь, незримые волны сдавленных воль, воздух готов взорваться от напряжения. Невесть, жара ли то? Многие вытирают лица цветными платами. Или столь непереносно накаляет воздух ожидание?
Митяй говорит. Он взывает ко князю, к едва укрощенным епископам. Его слушают, и голос его, густой и властный, наполняет палату. Князь кивает, бояре помавают главами. Да, соборно, ежели все… И по Номокануну так… Нет, не так! Глаголы Киприановы, излитые на бумагу, указания на запреты святых отец, на соборные уложения сделали свое дело. И все-таки прошло бы. Может быть, и прошло. Но встал, пристукнувши посохом, огненный Дионисий:
— Не подобает тому тако быти!
Дионисий говорит, как на площади, как с амвона в переполненной церкви. Голос его ширится и растет. Он начитан и памятлив не менее, чем Киприан с Митяем, ему ничего не стоит, не заглядывая никуда, перечислить, не ошибаясь, статьи соборных приговоров и решений Константинопольской патриархии за много веков, начиная с первых соборных уложений, и, как гвозди вбивая, пристукивая посохом каждый раз: "Не может! Не может! Не может!" Ни по какому духовному уложению! Должен, обязан ставиться во епископа митрополитом или патриархом Цареградским!
Князь растерян. Он тоже утирает пот с чела красным тафтяным платом, оглядывает смурные лица бояр, сраженных Дионисиевым красноречием. В рядах духовных смятенье, шум, ропот. Сарский епископ первый находит в себе силы кивнуть, сказать, что и он… тоже… Подготовленное Митяем с трудами кровавыми решение разваливает на глазах. И князь молчит. Растерянный под градом и грузом богословской учености, видя смущение иерархов, убежденных Дионисием Суздальским, он тоже не может, не смеет противу-стать, приказать, топнуть ногой. Здесь они господа, он — только гость.