Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
Но все же находится один, у которого просыпается совесть. Это кум Кейстутов, фон Лебштейн, командор остерецкий, крестный отец Донаты, дочери Кейстута, когда та принимала крещение при вступлении в брак с мазовецким князем. Но дело даже не в родстве… Фон Лебштейну становится невыразимо пакостно оттого, что так подло обманывают именно Кейстута, воина и рыцаря, прославленного своей честью и прямотой. Это был один из тех, увы, не столь уж и частых случаев, при которых испытываешь гордость, а не стыд за человечество.
Кейстут ужинал, когда ему доложили, что у ворот замка иноземный рыцарь в доспехах с опущенным забралом и без штандарта, который хочет непременно видеть самого хозяина Трок.
— Проси! — бросает
Железный человек, звякая на каждом шагу, входит в покой. Глухо — голос, измененный забралом, невнятен — просит удалить холопов. Сам отдает меч прислужнику. Кейстут, помедлив, склоняет голову. Слуги выходят. Рыцарь откидывает забрало, покрутив головою, снимает шелом. Они обнимаются. Скоро фон Лебштейн, не снимая доспехов, сидит за столом и жадно ест, а Кейстут, распорядив, чтобы накормили слуг и коней приезжего, сам задвигает засовы дверей.
— Ты ничего не знаешь! — говорит фон Лебштейн, проглатывая очередной кусок. — Ия приехал тебя остеречь! Ягайло беспрестанно посылает Войдылу к магистру, и даже договор с нами подписан, чтобы отнять у тебя волости!
Фон Лебштейн выпивает кубок вина, смотрит строго и прямо в глаза Кейстуту.
— Я ускакал в ночь. Сегодня меня не хватятся. Помни, я у тебя не был!
— Послать с тобою кметей? — спрашивает Кейстут. Кум отчаянно трясет головою:
— Проведают! Грамоту дай! Чтобы твои люди не задержали меня в пути!
Они крепко обнимаются вновь. Два рыцаря, которым, быть может, скоро доведется скрестить оружие в бою и биться насмерть… Биться, но не предавать друг друга! Он вновь надвигает свой круглый клювастый шлем, опускает забрало. Кейстут доводит его до порога, но тут остерецкий командор делает ему воспрещающий знак рукою: провожать далее простого рыцаря хозяин Трок не может, а знать, что в гостях у князя был кто-то из высших званием, не должно никому, даже из верных слуг.
Кейстут ждет, медлит, хмурит брови, покачивая головой, слушает удаляющийся цокот копыт по камням двора, наконец хлопает в ладоши. Стремянному, из верных верному, говорит вполгласа, приблизив вздрагивающее в закипающем гневе лицо:
— Скачи к Витовту! Тотчас! Скажи: "Ты живешь с Ягайлою в тесной дружбе, а он договорился с немцами на нас!" Повтори! — Встряхивает стремянного за плечи. — И помни, никому более!
Витовт только что прискакал с охоты, усталый и радостный, рубаха — хоть выжми. Велел подать чистую льняную сорочку. Проходя в шатер, узрел отцова стремянного, поморщил чело: "Опять наставленья родительские, надоело уже! Серебра бы прислал поболе!" Но кметь заступает ему дорогу. Приходится неволею выслушивать смерда. Витовт внемлет, кивает, не понимая ничего, вникает наконец, думает, дивится, встряхивает наконец кудрями, отвергая все сказанное: "Сплетня!" Про себя прикидывает: "Ягайло? Да не поверю ни в жисть! Мелок он на такое!" Витовт не верит, как не верят многие, а — зря!
Вскоре немцы нападают на Жмудь и сильно опустошают край. Кейстут скачет на выручку, по пути собирая ратных. Немцы настигнуты и осаждены в пограничном замке Бейербург. В Вильну уходят грамоты с просьбою о подмоге, ибо Витовт уговорил-таки отца не поверить известию: мол, и Лебштейн мог ошибиться, и ему сообщили сплетню, не более… "Да знаю я, наконец, Ягайлу, как себя самого!"
Но Ягайло, вместо того чтобы прийти на помощь дяде, спешит к Полоцку выбивать оттуда Андрея Горбатого. И взбешенный отец пишет сыну (Витовт в Троках сейчас): "За Войдылу отдал мою племянницу, уговорился с немцами на мое лихо, и вот с кем мы теперь воюем? С немцами? А он с ними заодно добывает Полоцк!"
Измена налицо, сговор налицо, но Витовт не верит и тут, не видит единства действий, не обнаруживает изменного замысла.
Кейстут врывается в верхний замок как карающий рок. Ягайло с Ульянией схвачены. В потаенной Ольгердовой комнате Кейстут — некогда ждать и искать ключа — разбивает крышку дорогого, окованного железом ларца, достает бумаги. Испуганный печатник жмется в углу, взглядывает на застывших как изваяния Кейстутовых воинов. Старый князь меж тем, так и не снявши доспехов, горбится за столом. Горящие глаза бегают по строчкам. Немецкий Кейстут знает отлично, ведает и латынь. Тут уже сомневаться не в чем — вот договор! Вот собственноручное послание Ягайлы… Боги! На миг он закрывает руками лицо. Потом встает, тяжело швыряя свиток в лицо казначею.
Войдылу приводят через час. Переветника, успевшего было удрать из дворца, задержали в городских воротах. Кейстут встречает холопа стоя. Худой и страшный, оглядывает с головы до ног. И когда их глаза встречаются, предатель понимает, что обречен.
Кейстут смотрит на него долгим, запоминающим взором. Ничего не спрашивает, не к чему! Говорит наконец одно-единое слово:
— Повесить!
Кмети, теснясь в дверях, вытаскивают связанного Войдылу из палаты. Тот молчит и только на лестнице уже, понявши наконец, куда его ведут и зачем, начинает выть. Не плакать, не просить пощады, а именно выть, почти по-волчьи. И этот удаляющийся, пока Войдылу стаскивают вниз по лестнице, заполошный вой бьет по ушам, по нервам. И когда вбегает раскосмаченная, с расширенными глазами Маша — спасти, защитить, помочь! — Кейстут молча отстраняет ее рукою, и она валится на колени и вдруг, услыша далекий нечеловеческий уже вой, начинает вся дрожать крупною дрожью, а Кейстут смотрит на нее, и в каменных его чертах мелькает бледная тень сочувствия к этой молодой и столь заблудившейся жизни.
Войдылу вешают прямо во дворе замка, и грузное тело его враз повисает, не вздрогнув, только дрожит веревка, натянувшись струной, да капает вниз, на плиты, стекающая с расшитых жемчугом сапог моча.
Витовту Кейстут написал в тот же вечер, прилагая добытый договор с немцами: "Вот тебе подлинный договор, написанный на наше лихо… А я вели кому князю Ягайле никакого зла не сделал, не дотронулся ни до имений его, ни до стад его, и сам он у меня не в плену, ходит только за моею стражей. Отчину его, Витебск и Крево, все отдам, и ничего не возьму, и ни во что не вступлюсь, а что я теперь сделал, то нельзя было не сделать, берег свою голову".
Великое княжение под Ягайлою, впрочем, Кейстут забирает себе, к радости всего города. Ягайло с Ульянией, выпущенные из-под стражи, переезжают в Витебск.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
И, переехавши, тотчас начинают новые переговоры с немцами.
Ягайло не сокрушен, не испуган даже, он попросту выжидает. Ягайло уже теперь умеет ждать, а с годами это свойство укрепляется в нем. В знаменитой битве с тевтонами на поле Грюнвальда он тоже ждал. Ждал и молился в шатре, пока рыцари громили плохо вооруженные литовские дружины Александра-Витовта. И едва не дождал разгрома всех своих ратей. Спасли сражение, понеся страшные потери, русские смоленские полки. А если бы не спасли? А если бы вал бегущих опрокинул и смял не вступившую в дело польскую конницу? Гибелью и Литвы и Польши могло обернуться поле Грюнвальда, и только потому, что Ягайло, паче победы над врагом, хотел ослабить своего двоюродного брата. И почему он отказался затем от предложения чехов сдать ему крепость Мариенбург, последний крестоносный оплот, и тем навсегда покончить с орденом? Мог. И не сделал! Сорвавши победу над вековым врагом! И тем заложил основу всех прочих бед, протянувшихся через столетия.