Дмитрий Донской
Шрифт:
Ночью Бернаба сбежал узкой каменной улочкой, перепрыгивая со ступени на ступень, вниз к пристани.
Его ждали там.
Повязанный шелковым платком, черный от морских ветров генуэзец отправлялся в Византию на Митяевом корабле.
– Готов? – спросил Бернаба.
– Одна нога уже там.
– Возьми и грузи вторую ногу.
Он достал кошелек, зеленый бархатный мешочек, и – запустил туда пальцы. Из-под светлых серебряных чешуек показался маленький сверток.
– Это надежный яд! Аква тофана!
Бернаба подумал и, зацепив ногтем
– Когда вернешься и все будет хорошо, дам еще. Много.
– Сколько?
Бернаба посмотрел на ладонь. Оставалось еще три чешуйки.
– Три золотых.
– Смотри, чтоб было так.
– Так и будет: три.
– Ладно.
– И не спеши: чем дальше отсюда, тем лучше для тебя.
– Понимаю.
Бернаба не спеша поднялся в город. Отовсюду звучала милая родная речь, раздавались песни, женские голоса.
Утром с горы он видел, как Митяев корабль поднял свой двухцветный парус. Ветер надул паруса, корабль накренился, но опытный кормчий вывернул его из волн, корабль вышел на волю и не спеша заскользил вдоль каменистых берегов на запад.
"Когда же настанет мой час отплывать так?" – подумал Бернаба.
И твердым шагом пошел узким, как в Генуе, переулком к дому, где остановились Мамаевы послы.
Глава 34
ШАЛАШ
По-прежнему белел над шалашом лошадиный череп, голубой дым тихо поднимался от костра в синее августовское небо. Вокруг дыма сидели Щап и Тимоша с медведем. Среди колод расхаживал дед Микейша, собирая в бадейку мед.
Прежде чем выйти к шалашу, Кирилл и Андрей остановились в кустах и осмотрелись.
Кириллу показалось, что очень мал стал дед, еще ниже пригнулся к земле, еще шире расставлял на ходу ноги. Только большая лохматая голова не гнулась, а смотрела вверх, в небо.
– Ктой-то? – шепнул Андрей.
– Не этого бойся. А вон того, у костра, остробородого.
– А чего?
– Тот сам еще не понял, чего на земле ищет, а старик свое уже нашел.
– А ты всех людей знаешь?
– Тут всех.
Кирилл свистнул, и мгновенно Тимоша, перескочив через костер и через Щапа, скрылся в кустах. Столь же стремительно кинулся прочь и Топтыга. Но Щап спокойно обернулся и посмотрел на прибывших. Дед не спеша пошел к ним.
– Давно жду! – сказал дед.
Так снова начался лес.
Щап сказал Кириллу:
– Ну вот, Кирша, я твое варево ел, садись моего отведай.
– Потчуй. Только сперва Тимошу кликни, не то он сдохнет там, не жравши. Пуглив парень. Тимо-ох!
– Вот он я!
– Ты чего ж?
– По грибы ходил.
– Твой, что ль, вьюнош-то? – спросил дед Кирилла.
– Мой.
Так сели они у костра, и каша была рассыпчата и душиста. Никто не расспрашивал Кирилла, ожидая, что он сам найдет случай рассказать то, что другим знать следовало, а чего не следовало знать, про то и спрашивать незачем: все равно не скажет.
Над
Жили тихо. Временами приходили и уходили люди. Иные приволакивали сюда запасы еды, приносили добро, и дед, которому в жизни больше ничего уже не было нужно, это добро надежно хранил.
Андрей не отставал от деда на пасеке.
– Мед меду рознь, – поучал дед. – Иной год подсед бывает. То мед!
Чист, светел, как слеза. Под соты посудину поставишь, он в нее из сотов и натекает. А цельный али подрезной, он, понятно, не так чист. А все чище, чем подкурной, – это мы с тобой сходим, в лесу поищем, рой найдем да подкурим. Он хоть сорен и сед, а свой вкус имеет. Иной раз такой попадет, что дух захватывает. Это уж – откуда пчелы росу брали. С крушины берут мед отстоится густой, крупитчатый, твердый. С гречи – он красный, по цвету видишь. А в Казани мне липец довелось отведать, так тот, как ладаном прокурен либо елеем, – пахуч и легок, сладостней ярого и душистей подседа.
Андрейка слушал, помогая деду окуривать колоды, бегал за бадьями, точил нож.
– Разумному – мед во здравие, – поучал дед. – А беспокойному – на пагубу. Я искусен был меды парить. С водой его разведешь, духмяных трав вложишь, замажешь в корчаге да и в печь на вольный дух. Иной раз так упарится, крышку рвет. А то на ягодах можно переварить – на смородине, на рябине. Малиновый тож хорош. С того меду жизнь слаще. Истинно рекут: с медом и золото проглотишь, да и беду съешь.
– И то во здравие?
– Знамо: во здравие, ежели тоску с себя скинешь.
Неторопливо, спокойно бродили они среди пчел. И ни одна не коснулась их злым жалом. Лишь иногда в волосах запутывался их полет, и дед бережно освобождал пчел, и они улетали беззвучно.
И еще говорил дед:
– Как мала капля, несомая пчелой. Незрима глазу, непостижима уму. А мы полным ковшом черпаем мед, столь обильно принесли пчелы. Так и дела людей – незримо, непостижимо дело каждого, но неси свою каплю. Землю свою люби, сыне. Когда-нибудь расскажу о себе, увидишь меня. А сейчас еще млад, не все уразумеешь.
Однажды Щап поманил Тимошу, и, оставив Топтыгу на приколе, они ушли по утренней росе на Пронск.
Прошло несколько дней. Кирилл рыл к зиме землянку. Андрейка расспрашивал деда:
– А ты волкудлаков видел?
– А их нешь отличишь? Они не клейменые.
– А как волкудлаком обернуться? Ты знаешь?
– А как? Надо среди леса найти пень, голый, чтоб вся кора уж с него спала. Воткнуть в тот пень нож, перекувырнуться через него, и станешь волком. Порыщешь ты волком, захочешь опять человеком быть, беги назад; как увидишь нож во пне, забеги с другой стороны и опять через тот пень. И опять ты человек. Если ж, не дай бог, унесут тот нож, а ты еще рыщешь, прибежал, а ножа нет! – то беда: останешься волком навеки. Вот те и весь сказ.