Дмитрий Лихачев
Шрифт:
И за осознанием и раскаянием следует спасение. Первую надежду пробуждает горестный и прекрасный «плач Ярославны», супруги Игоря: «Полечу кукушкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, утру князю кровавые его раны на могучем его теле». В подлиннике написано — не «кукушкою», а «зегзицею», что впечатляет еще сильнее, хотя буквальный смысл «зегзицы» непосвященным неясен. Но после прочтения «Слова» в переводе обязательно надо прочесть его и в подлиннике, на древнеславянском — и те века проникнут в тебя, и ты почувствуешь, что жизнь твоя наполняется «шумом древности». История станет твоей жизнью: за раскаянием в грехах придет просветление, и к тебе, как к князю Игорю, придет спасение, избавление от мучительного плена. «Игорю князю
Однако нам восклицать «Аминь!» еще рано — долгое и довольно мучительное «дело» по поводу «Слова о полку Игореве» началось не вчера и, похоже, кончится еще не завтра. К «Слову» Лихачев обращается во многих своих книгах.
В 1952 году он издает книгу «Возникновение русской литературы», в 1953 году его избирают членом-корреспондентом Академии наук СССР. Во многом это произошло стараниями Варвары Павловны Адриановой-Перетц, которая после этого передала Лихачеву руководство Сектором древнерусской литературы. В 1954 году за «Возникновение русской литературы» он получает премию Президиума Академии наук СССР, в 1955-м — становится членом бюро Отделения литературы и языка АН СССР.
Приобретенными чинами он не пользуется для приобретения благ — новые звания лишь увеличивают на его столе груды папок с чужими рукописями и материалами, требующими срочной проработки.
В 1958 году его в первый раз (после многочисленных вызовов) командируют в Болгарию для работы в рукописных хранилищах (что опять же резко увеличивает число папок). В том же 1958 году он издает книгу — «Человек в литературе Древней Руси».
Внешне его труд выглядел во все годы примерно одинаково — стол, заваленный рукописями, у стен — полки с книгами, некоторые из них распахнуты на столе перед Лихачевым — небольшое пространство для рукописи, письменный прибор. Позже Лихачев выучился печатать на машинке. Машинка была старая, еще с буквой «ять». И методично, день за днем, Лихачев пишет свои труды, которых за всю жизнь создано великое множество, и почти каждый его том — значим, весом, имеет большой резонанс.
Вроде бы налаживается и жизнь семьи. Дочки выходят замуж. В 1959 году у Людмилы родилась Вера, первая лихачевская внучка.
В 1961 году имя Лихачева уже популярно не только в научных кругах, но и в обществе: его избирают депутатом Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся.
И в этот же год он пишет книгу, которую коллеги-ученые ставят выше всех его книг. Наверное, эта удача не случайна. Писалась книга в тот недолгий период, когда Лихачеву казалось, что страдания, преследующие его всю жизнь, закончились и он может, наконец, всецело предаться науке. Обе дочки замужем, мужья их симпатичны и талантливы, обстановка в обществе явно меняется к лучшему, — так казалось ему. Вся большая семья Лихачевых жила летом в Зеленогорске, вместе снимали дачу на Лиственной улице… может, то было самое счастливое время в жизни Дмитрия Сергеевича, когда спокойно и хорошо работалось. Он писал книгу о текстологии.
В общем-то, текстология существовала давно, но раньше можно было скорее назвать это «критикой текста», и так долгое время это и называлось. Критиковали текст: при издании старых рукописей отслаивали более поздние наслоения, описки, а также слишком своевольные искажения и добавления, допускаемые переписчиками, стремились к подлиннику, подвергая критике все, что искажало первоначальный текст.
Потом возник термин «текстология». Весьма популярна и уважаема в
Одновременно с Лихачевым занимался проблемами текстологии и такой большой ученый, как Б. М. Эйхенбаум. Но его труд был построен на анализе текстов «Губернских очерков» Салтыкова-Щедрина.
Книга Лихачева, вышедшая в 1962 году в издательстве АН СССР, называлась «Текстология: На материале русской литературы X–XVII веков». И — как это было со многими лихачевскими книгами — вызвала повышенный интерес и оживленную полемику. Лихачев никогда не опускался до тавтологии, рабского пересказа чужих трудов, и если писал, то всегда сообщал что-то новое и неожиданное.
Лихачев первый заявил, что текстология — не прикладная дисциплина, а самостоятельная наука, изучающая историю текста. По обилию материала, богатству идей, самостоятельности и глубине трактовки, эрудиции автора — книга его не имеет равных в своей области. Лихачев обосновывает и расширяет все основные положения текстологии. Пишет о влиянии «сводов» (собраний рукописей, в которых текст находился) на сам текст и о многом другом. Указывает методы закрепления выводов изучения истории памятников литературы в виде так называемых генеалогических схем, составляющих «родословное дерево» памятника.
И как всегда — главная новация книги подсказана дерзкой, нестандартной мыслью Лихачева. Его предшественники (да и большинство более поздних авторов) стремились всячески «обезличить» памятник, отскрести с него наслоения, подсказанные историческим временем снятия копии, индивидуальностью или корыстными интересами переписчиков, в общем — убрать все личное, свести к канону, стандарту. Таково стремление большинства ученых, строителей трафаретов и схем: установить все незыблемо, неизменно — и, наконец, успокоиться. Гении — это те, кого схемы бесят, в ком бушует личностное начало. И вывод «Текстологии» Лихачева таков: «Текстология имеет дело прежде всего с человеком, стоящим за текстом»! [12]
12
См.: Лихачев Д. С.Текстология: На материале русской литературы X–XVII веков. М.; Л., 1962.
Безусловно, для всех — и не только филологов, но и каждого, пригревшегося в своем кресле, для всех ученых (и не только ученых) посредственностей это был гром среди ясного неба, пощечина по их сытой, гладкой физиономии, оскорбление! Им хотелось блюсти устоявшийся стандарт, и при этом хорошо зарабатывать, для них главное — сытый покой и никакой «самодеятельности»… их-то личности давно уже «ни за чем не стояли», да и личностей не было, потому и придумали, что личность вредна для науки, смущает ее… И вдруг — Лихачев: «Главное — личность! Во все века!» А где ее взять?! Уже столько веков занимались тем, что изгоняли ее отовсюду. И вдруг — опять? Главная привлекательность — и беда Лихачева — в яркой индивидуальности его книг, за которой не угнаться! Можно лишь попытаться их «утопить» — что многие пытались сделать, но безуспешно.
Один из самых известных читателей Лихачева Олег Басилашвили писал о нем: «Его занятия древнерусской литературой, формально не неся в себе ничего антисоветского, чрезвычайно противоречили системе. Например, тома замечательного издания „Памятники литературы Древней Руси“ я покупал в Болгарии, в Польше — но не у нас. Почему эти книги не лежали открыто на полках книжных магазинов? Чем они были опасны?.. Образ Лихачева всегда связывался в моем сознании с какой-то большой хрупкостью (страшно разбить!), и в то же время с очень большой стойкостью. Это сочетание несочетаемого меня восхищало и даже пугало. Таких людей, как Лихачев, я никогда не встречал».