Днепр
Шрифт:
— Мы еще жить будем, — убежденно сказал дубовик. — Пусть гайдамаки дохнут. Нам умирать никак нельзя. Самая жизнь для нас начинается…
— Спросят они тебя, — зло заметил Гарайчук.
У дверей раздались шаги. Из-за стены долетали голоса:
— Ну что?
— Караулю, господин сотник.
— Отдыхает коммуния?
— А бес их знает.
— Может, сбежали? — повысился голос. — Ты у меня смотри, голову на поживу псам кину!
— Не сбегут, господин сотник. Веревкой крепко перевязаны.
— Они
— Что вы, господин сотник!
— Гляди же! Скоро их к атаману поведут… Он им пропишет манифест…
За стеной расхохотались.
Затем все стихло.
Снова зазвучали шаги часового. Пять вперед, пять назад.
Марко зачем-то стал их считать. Наступило гнетущее, неприятное молчание.
Марко насчитал сто пять шагов.
Ворота заскрипели и отворились.
С винтовками наперевес вошли в амбар гайдамаки.
— Вы бы еще пушку с собой захватили, — усмехнулся Сурма, — ишь, вояки…
— Помолчи! — крикнул конвойный и замахнулся прикладом. — Сотрем вас на порох и будем пушки заряжать!
— Не спеши! — сказал дубовик. — Пока солнце встанет, роса очи выест…
Арестованным развязали ноги, они поднялись и, пошатываясь, щуря глаза от солнечного света, вышли из амбара один за другим.
Масловчане ликовали. По пыльной улице, мимо палисадников, над которыми свешивались душистые гроздья акаций, вели четырех большевиков.
Припекало полуденное солнце. Где-то поблизости в чаще садов куковала кукушка.
Партизаны шагали по дороге, рядом покачивались штыки…
— Вот и конец коммунии, — радовались хуторяне и со злобным любопытством заглядывали в суровые партизанские лица.
XIV
Ивга шла по давно нехоженой тропинке. По обе стороны застыли молодые сосны. Шустрые синицы сбивали прошлогоднюю хвою. Она падала вниз бесшумно, нежно, тоскливо.
Скоро тропка кончилась.
Она вывела девушку на тракт, к покосившемуся столбу, откуда расходились две дороги, уходя в степь до самого горизонта.
Ивга стояла в задумчивости на перекрестке, не зная, куда идти.
Мелькнула даже мысль вернуться назад, на берег Днепра, в покинутую хату.
Она на миг присела у столба и загляделась вдаль, ожидая, не покажется ли на равнине какой-нибудь знак, чтобы можно было решить, куда двинуться.
Но всюду было одно и то же.
Беспредельность.
Две дороги.
Простор.
Ветер над непаханой землей.
В вышине мощный размах крыльев двух коршунов.
Ивга пошла направо, быстро шагая по ссохшимся от солнца и ветра кочкам. Захотелось пить, и она пожалела, что не взяла на дорогу воды.
Только бы до ночи попасть в какое-нибудь село.
Пустынность
Солнце уже сползло по безоблачному небу до самого горизонта, где, казалось, кончается степь.
Ивга торопилась, спеша перегнать ночь. Но та налегала на степь со всех сторон и скоро накрыла ее своим синим плащом. По лицу девушки струился пот. Стемнело. Откуда-то из-за темного края неба налетел пронизывающий, свежий ветер.
В лицо ударило дыхание предгорья.
Ивга не успела опомниться, как ветер с запада рванул крепче. Он уже бил кончиками платка по щекам, рвал свитку и юбку. А на небо набегали оттуда же, из-за горизонта, горы туч.
Излом молнии разодрал небо, и над степью прокатился оглушительный гром. Задрожала земля. Кто-то в неистовстве толкал ее в бездну, а она упиралась и отступала. Струи дождя уже секли высохшую степную целину.
А вслед за ветром и грозой оттуда же, с запада, вырвались на быстрых конях всадники. Копыта месили разъезженную степную дорогу.
Комиссар Матейка возвращался из разведки во главе небольшого отряда.
Ни грозе, ни буре не дано было удержать его. Разведке удалось прорвать вражеское кольцо под Херсоном, добыть важные сведения, взять в плен греческого офицера, и теперь она спешила домой.
Комиссар скакал впереди. Конь его едва касался земли копытами. Вдруг он рванулся в сторону. Матейка увидел перед собой распростертое на дороге тело.
Разметав руки, вцепившись пальцами в размокшую землю, навзничь лежала Ивга.
Туман рассеялся. Марко увидел широкое крыльцо с резными поручнями, стол на нем и вражескую свору синежупанников. За столом сидели петлюровские офицеры, среди них — Молибога и Антон Беркун.
Они узнали друг друга сразу, и глаза Марка впились в пожелтевшее лицо Антона. А тот опустил взгляд, как бы ища что-то в маленьком клочке бумаги, и долго не поднимал головы, будто не мог найти то, что искал.
Четверо партизан стояли перед ним: Марко, Дранов — с полными страха глазами, улыбающийся Олекса Сурма и Микита Гарайчук.
На столе перед гайдамаками лежали бумаги, отобранные у пленных.
В поповский палисадник набились любопытные масловчане. Охрана не запрещала им рассматривать партизан.
Марко в первый момент до того поразился, что едва не окликнул Антона. Но промолчал и через минуту понял, что так было лучше.
Из окна, отстранив белоснежную занавеску, выглядывал поп Молибога, а над плечом у него колыхался тройной подбородок попадьи.
Кирило Кажан и еще два гайдамака сдерживали натиск толпы за оградой. Кирило смотрел себе под ноги, и скулы у него дрожали под туго натянутой кожей щек.