Дневник, 1890 г.

Толстой Лев Николаевич

К 90-м годам в распоряжении Толстого было огромное количество доходивших до него самыми различными путями сведений о разорении, нищете, безземелии крестьянства, произволе помещиков, представителей власти, церкви и т. п., что могло дать писателю материал не для одного, а для многих обличительных романов. Но знать что-либо Толстому было мало. Писателю нужно было еще «прочувствовать» известные ему факты, понять, как на эти факты смотрит «множество людей». Гениальный художник стремился к такому изображению событий, которое соответствовало бы не только его личной оценке фактов, но и оценке их широкими слоями народа. В этом отношении чрезвычайный интерес представляет дневниковая запись 3 января 1890 года: «Пророк, настоящий пророк, или, еще лучше, поэт (делающий) — это человек, который вперед думает и понимает, что люди и сам он будет чувствовать.

Я сам для себя такой пророк. Я всегда думаю то, что еще не чувствую, например, несправедливость жизни богатых, потребность труда и т. п., и потом очень скоро начинаю чувствовать это самое». «Пророк-поэт», по мнению писателя, должен выразить не только то, что он сам думает, но и прежде всего то, что люди чувствуют, и суметь слить свое и их чувство воедино. «Коневский рассказ» в его первой редакции, повидимому, не удовлетворял писателя именно потому, что в нем еще не было в необходимой для художника степени выражено «чувство» людей, то есть миллионов крестьян, о несправедливости жизни господствующих классов.

По дневниковым записям 1889—1890 годов можно проследить шаг за шагом, как шел у Толстого процесс «набирания данных» и их «прочувствования» для первых редакций романа «Воскресение». В Дневник 11 февраля и в Записную книжку 10 и 11 февраля 1890 года Толстой заносит конспективные записи многих прояснившихся ему сюжетных и психологических деталей «Коневской повести», которые в значительной степени отразились в тексте романа. В этих записях, в частности, Толстой уже ясно очерчивает замечательную сцену встречи Катюшей поезда, в котором проезжал Нехлюдов. «Она, — записывает Толстой в Дневнике, — увидав его при проезде, хочет под поезд, но садится и слышит ребенка в чреве». Сюжетная мысль Толстому ясна даже в деталях, но у художника продолжается сложный процесс «прочувствования». И только спустя много времени в итоге этого процесса Толстой приводит оставленную Нехлюдовым Катюшу к пониманию правды о страшном глумлении над ней людей, живущих «несправедливой жизнью богатых», к сознанию, что «всё, что говорят про бога и его закон, всё это — обман и несправедливость».151

Работа над «Коневской повестью» сопровождалась у Толстого размышлениями о тягостном положении народа, лицемерии казенной церкви, произволе господствующих классов. Дневники писателя показывают, как морально-психологический сюжет «Коневской повести» превращался постепенно в широкое полотно социально-обличительного романа «Воскресение».

18 июня 1890 года Толстой записывает, что «надо Коневскую начать с сессии суда» и «тут же высказать всю бессмыслицу суда». 22 июня он вновь возвращается к этой мысли: «Уяснил себе внешнюю форму Коневского рассказа. Надо начать с заседания. И тут же юридическая ложь и потребность его правдивости». У Толстого возникла настоятельная необходимость самому увидеть «всю бессмыслицу», «юридическую ложь» царского суда. 23 октября того же года он записывает: «Хочу ехать слушать дело в суде». 27 ноября Толстой присутствовал на судебном заседании в Крапивне по делу об убийстве четырьмя крестьянами своего односельчанина-конокрада. Суд представился писателю «стыдной комедией». Но Толстой «записывал то, что нужно было для натуры» (запись 28 ноября 1890 года в Дневнике и 27 ноября в Записной книжке № 2). 14 декабря того же года Толстой начал «Коневскую сначала» (см. запись 15 декабря). Это начало повести содержит характеристику Нехлюдова и обрывается на его отъезде в окружной суд.

В Дневниках 1888—1890 годов, отражающих период замысла романа, видно, как все более и более перемещался весь круг творческих интересов Толстого с изображения жизни господ к отражению жизни народа.

Размышляя об искусстве и науке господствующих классов, Толстой записывает в Дневник 15 июня 1889 года: «Жрецы… науки и искусства… давно решили, что черный народ должен им служить. А куафер театральный купил именье и ему в ноги падают мужики». Страдания народа приводят писателя к мысли, что в искусстве «описывается всё, как жизнь отдают герои другим, но всё это вздор. Надо от места отказаться, как Семеновский дворник (имеется в виду главное действующее лицо рассказа С. Т. Семенова «Дворник». — И. У.) или, еще труднее, от каши, когда голоден». То детой наблюдал тысячи крестьян, отрывающих от себя последний кусок хлеба, чтобы накормить детей, больных, стариков. В жизни крестьянина-труженика писатель видит подлинный человеческий героизм, являющийся единственным достойным предметом искусства.

Стремление высказать свой взгляд

на цели и задачи искусства выразилось в напряженной работе в 1888—1889 годах над первой статьей об искусстве, явившейся начальной стадией работы над трактатом «Что такое искусство?».

Многие мысли, занесенные в Дневник и Записные книжки, были развиты впоследствии Толстым в трактате «Что такое искусство?». 20 мая 1889 года в Дневнике и Записной книжке конспективно излагаются мысли о признаках «истинного искусства». На другой день в Записной книжке фиксируется возникший у Толстого вопрос: «Как народ везде смотрит на науку и искусство?». В дневниковой записи 22 августа 1889 года утверждается требование, чтобы искусство «было ново, было хорошо ясно и было правдиво», высказывается резкое осуждение «эстетов в искусстве», псевдоискусства «избыточествующих классов». Замечательно в этой записи ироническое сравнение Толстым теории «искусства для искусства» с процессом чтения у гоголевского Петрушки.

Несмотря на всю противоречивость эстетических взглядов писателя, несмотря на то, что взгляды эти содержали в себе много ложного, ошибочного, обусловленного реакционными сторонами религиозно-нравственного учения Толстого, в них легко выявляется главное, ценное, именно — справедливое требование демократизации искусства как в его содержании, так и в форме; беспощадное обличение упадочного буржуазного искусства, враждебного и чуждого народу; утверждение огромной роли подлинного, народного, демократического искусства в жизни общества.152

Дневники и особенно Записные книжки позволяют проследить напряженную работу Толстого над языком своих произведений, увидеть прямую и глубокую связь стиля писателя с разговорной речью народа. Записные книжки, публикуемые в настоящих томах, свидетельствуют об упорном стремлении писателя сочетать простоту и ясность литературного языка с высоким его художественным совершенством.

Отдельные записи и Записные книжки, вошедшие в 50 и 51 томы, представляют значительный материал для изучения истории создания, стиля произведений, работа над которыми относится к концу 80-х годов. Записи уточняют прототипы произведений, содержат указания на замыслы различных вариантов сцен «Плодов просвещения», эпизодов «Крейцеровой сонаты». Здесь зафиксированы также изменения фамилий действующих лиц «Плодов просвещения» (например, гипнотизера, профессора), изменение самого названия пьесы. В этих же записях отражены творческие планы различных эпизодов первоначальной редакции «Воскресения», приведены некоторые замыслы писателя, оставшиеся неиспользованными или осуществленные позже. Несмотря на отрывочность этих записей, они являются ценным дополнением к Дневникам Толстого и помогают глубже уяснить творческий процесс крайне противоречивого в своем мировоззрении художника.

Взгляды Толстого были тысячами нитей связаны с настроениями многомиллионного патриархального, дореволюционною крестьянства, думы и чаяния которого ярко отразил писатель в своих произведениях. Творчество гениального художника стало «зеркалом русской революции» именно благодаря тому, что оно отражало настроения русского крестьянства, пробуждавшегося к решительной борьбе со своими вековыми угнетателями. Дневники и Записные книжки Толстого помогают ощутить эту повседневную связь писателя с народом в ее конкретной, осязаемой форме.

И. Н. Успенский

РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ

При воспроизведении текста Дневников и Записных книжек Л. Н. Толстого соблюдаются следующие правила.

Текст печатается по новой орфографии, но с воспроизведением прописных букв в тех случаях, когда в тексте Толстого стоит прописная буква. Особенности правописания Толстого передаются без изменений, за исключением случаев явно ошибочного написания. В случаях различного написания одного и того же слова эти различия воспроизводятся, если они являются характерными для правописания Толстого и встречаются в тексте много раз.

Случайно не написанные автором слова, отсутствие которых затрудняет понимание текста, дополняются в прямых скобках.

Условные сокращения — типа «к-ый», вместо «который» — раскрываются, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: «к[отор]ый».

Слова, написанные неполностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: т. к. — т[ак] к[ак]; б. — б[ыл].

Не дополняются: а) общепринятые сокращения: и т. п., и пр., и др., т. е.; б) любые слова, написанные сокращенно, если «развертывание» их резко искажает характер записей Толстого, их лаконичный, условный стиль.