Дневник ангела
Шрифт:
Но о профессионализме в области фотографии я кое-какое представление получил. Я научился ставить свет относительно предметов и ставить предметы относительно света. Я научился делить "данное мне мироздание" на свет и предметы. Уже потом, чуть позже, сам для себя, я составил "Геометрическое доказательство Бытия божьего". Фотография открыла мне геометрию, через геометрию я постиг поэзию и музыку.
...Итак, тогда фотография на год-два была заброшена.
Но... веpнулся к ней не так давно.
Я знаю в Москве места. Они - как гpибные. Они пpитягивают меня.
Да-да, подчас для интеpесного кадpа я забиpаюсь в настоящие помойки. И вот вчеpа-то я и был на помойке. Здесь, у нас, недалеко - около Химок, от МКАД - км 10-15, не больше. Нашел я на помойке очень забавную вещицу, куклу. Вообще-то, я коллекциониpую свиней, плюшевых, там, деревянных, но кукла мне показалась столь пpикольной, что я пpитащил её домой.
*
/сентябрь 1996г./
Куда я забpосил эту куклу, никак не мог вспомнить - куда. Вытащил все из-под дивана (пустые коробки, старый паяльный набор, какие-то свои картины, - пыльные, грязные). Думал: найду куклу - должен был зайти в гости Лин, вот бы он порадовался кукле (а я бы эту куклу повесил под потолком, как раз напротив портрета Гитлера). Но разные из-поддиванные разности отвлекли меня.
...О-ля-ля! оказывается, она валялась на шкафу! За корабликом. (Когда мне было лет 16-17, я склеил три пластмассовых кораблика, не доклеил, правда, - не стал приделывать паруса, так они без парусов и живут у меня, кто где: один висит над монитором на веревочках (слизано из комнаты Волшебника фильма "Обыкновенное чудо"), другой - покоится на книжной полке (на книгах) в коридоре, а третий - валяется на шкафу.)
Вот за третьим корабликом-то и нашлась моя кукла.
Я все-таки потом повесил её. За ноги. Вниз головой. Портрет Гитлера, правда уже (давно) переместился со стены - в груду бумаг (на шкафу), но и без Гитлера кукла смотрелась отменно. Я сфотографировал повешенную. Класс!
Однажды ночью, когда спал, проснулся от странной мысли: у кого-то закружилась голова.
В лунном луче поворачивалась плавно моя кукла. Я тогда ещё подумал: рассказ! был у меня рассказ, где маленький мальчик, вообразив себя "лунным волчком", умирает вдруг утром, от разрыва сердца, случайно сев на кнопку.
Лунные лучи. Нельзя сказать, что я вообще не люблю эту Луну. Но меня на окне висят серые занавески, пробиваясь сквозь них, лунные лучи рассеиваются по комнате, мешают спать. А когда полнолуние (дом, где я живу, как назло, сориентирован так, что мои серые окна смотрят - на запад) - в полнолуние Луна - ровно в центре окна: уснуть невозможно в принципе. Какая уж там мистика с лафоргивскими Пьерро и булгаковскими Пилатами! Никакой мистики, противно только.
Так вот, кукла мерно покачивалась в лунном луче. Ее тень паутиной ходила по фотографиям развешанным на стене. Тени от загнутых уголков фотографий то удлинялись до зеркала, то уходили в вглубь стены.
Что такое? С куклой что-то не так?
Ах, ну конечно же! Это у неё закружилась голова.
Я выбрался из-под одеяла, я отцепил куклу от веревки и положил у кровати на пол.
Лег и уснул.
*
Как
"Только не именем..."
А как?
"Ты ведь как-то называешь меня?"
Да, просто - кукла.
"Так и зови."
Так и стал звать. Постепенно она привыкала к моему голосу, на вторую неделю общения с ней можно было уже вполне серьезно беседовать. Иногда она задавала вопросы, но обычно, предвосхищая её любопытство, я рассказывал ей буквально что ни попадя. Читал ей вслух любимых Андерсена и Экзюпери, обсуждал с ней программку телевидения, смешил её анекдотами из личной жизни. Порой её интерес к этой самой обыденной жизни меня поражал: то, что было для меня нормальным, реальным, - вызывало у неё удивление и даже испуг.
Первый раз она испугалась, когда я рассказал ей, что в детстве упал с березы и, кажется (я сейчас толком уже не помню), повредил позвоночник. Естественно, что свой полет на землю с высоты двух-трех метров я описывал, прибегая к нарочито мрачным и пугающим эпитетам.
– ...Словно береза устремилась за мой, готовая вонзиться в меня, вживить своим грязным хоботом меня в землю, мерзость какая! Ты когда-нибудь разбивалась в самолете?
– Нет, а ты?
– А я - да.
– И что?
– Как видишь - разбился насмерть, не справился с управлением.
– Не шути так.
– Ты права, с управлением не шутят, на всех помойках об этом есть соответствующие директивы...
Но "соответствующие директивы" на помойках были не только про технику безопасности в небесах; однажды она меня просто поразила своим умением формулировать интересные вопросы.
– Расскажи мне, пожалуйста, о себе. У тебя есть девушка?
– Девушка?
– Ты же говорил, что ты музыкант, а у музыканта должна быть девушка.
– Ты об этом узнала на своей помойке?
– Я люблю музыку.
– Ну, только если из любви к музыке, ну...
Кого бы ей назвать? Астэ? О да, она есть у меня. Если фантомы вообще могут быть. Или Вероника? Кто это? Не Лена же... Как-то неудобно в глазах куклы выглядеть одиноким, ведь "у музыканта должна быть..."
– Ну да, есть. Есть Маша.
Я тогда ещё подумал: кстати да, надо бы позвонить Машеньке; она вроде уже приехала из Крыма. Будем надеяться, однако, что там она не закрутила новых историй, с неё станется, хотя - не все ли равно?
Отношения с Машенькой были странные и легкие. Странность их заключалась в том, что ни он, ни она - никогда не говорили друг с другом ни о любви, ни о каких бы то ни было общих чувствах, если только в шутку. Читали порой в постели Фрейда или Кама-сутру, умирая от хохота, или отвечали на издевательские вопросы тестов для "крайне озабоченных отношениями". Так однажды, вычислив по какому-то очередному журнальному опроснику, что совершенно не удовлетворяют друг друга, чуть не лопнули от смеха, скатились с постели; он угодил ногой в лежащий на полу кремовый торт (у Машеньки был день рождения), после чего злополучный торт был размазан по телам обоих... Спустя минут десять комната Машеньки напоминала кухню принца из фильма "Большие гонки".