Дневник библиотекаря Хильдегарт

hildegart

— Ну, поехали, - вздыхает баба Лида и, махнув рукой, суёт в чашку баранку.

— Та какой же это бес?
– улыбается баба Маня.

— Какой? А вот такой! Сама не знаешь, что ли? Анчутка!

— И ладно. Пускай Анчутка, - улыбается баба Маня.

— Лидух, слыхала? Я говорю – Анчутка, а она – пускай!

— Да слыхала уж сто раз, - отмахивается баба Лида.- Сейчас опять начнут про ерунду. У людей кризис, а у них – Анчутка. Надоели, спасу нет.

А я смотрю наверх, на чердак, и жду, не спустится ли оттуда Траволта с крыльями до пят и в трусах. Чтобы взять банку пива из холодильника и уйти обратно. Правда,

у бабы Мани нет пива, и холодильника тоже нет. Молоко она держит в погребе, а сливочное масло – в банках с колодезной водой. В сенях у неё всегда стоят огромные вёдра, до верху наполненные этой самой водой. А сама она при этом, со своими артритными скрюченными руками, еле-еле поднимает полупустую крынку – не то что ведро.

— Баба Маня, а он большой, этот твой... кто у тебя живёт-то? – спрашиваю я.

— Та порядочный, - подумав, сообщает она и показывает руками примерно метр от пола.

— С крыльями?

— Нет. На кой ему?

— Ну, как… Летать. Может, это и не бес вовсе, а ангел. Всякое же бывает.

— Да какой ангел? Какой ангел?
– кипятится баба Зоя.
– Что вы бормочете-то обе? Греха не боитесь? Ангелы - они только святым старцам являются, и то не всем подряд! А Манька что – святая, что ли?

— А то нет, - улыбается баба Маня.

— Тьфу!
– говорит баба Зоя.
– Чего с дурой говорить? Всё одно без толку.

Баба Маня смотрит на неё из-под ресниц, улыбается и мелко кивает головой.

— И часто он к вам приходит, баба Мань?

— А чего ему приходить? Он и не уходит.

— А вы его видите, баба Мань?

— Та когда как. Когда вижу, когда нет.

— А какой он, баба Мань?

— Та хороший, - говорит она, приоткрывая глаза и чуть приглушая ресницами их сияние. Но они всё равно сияют нестерпимо, даже сквозь старческую муть и бельмо.

— А на кого он похож?

— Та кто ж его знает, – улыбается она.

— А он с вами разговаривает?

— Ни-и, - смеётся она – А чего говорить-то?

— Правильно! – соглашается баба Лида. – Чего с тобой говорить? Время только тратить. Зоя, пойдём. Погостили, и хорош. Честь надо знать.

Баба Маня смеётся. Зубы у неё ровные, крепкие, как у девушки. Баба Зоя смотрит на них, поджав губы, и качает головой.

— Манька, дура, что ж ты делаешь-то, а? Ты ведь сама не знаешь, чего делаешь, дура! Ты же душу свою губишь – вот чего ты делаешь!

— Пойдём, Зоя, пойдём, - торопит её баба Лида. – Чего ты к ней прицепилась? И вот цепляется.. сама не знает, чего. Какой с неё спрос, сама подумай!

— А чего – спрос? Спрос, он со всех будет одинаковый… Манька, погоди. Вот скажу отцу Зосиме, чтоб он к тебе пришёл и всех ангелов этих твоих повыгонял к чёртовой матери... прости, господи! Дура ты, Манька, дура и есть!

— Зоя, уймись. Может, она мужика себе завела да, вон, прячет в каморке. А ты: бе-ес, бе-ес... Всё бы тебе бесов искать, ей-богу...

— Ага, как же. Мужика. Знаю я этого мужика. Знаю!

— А знаешь, так чего спрашиваешь? Иль завидуешь?

— Тьфу!
– говорит баба Зоя, даёт бабе Лиде тычка в спину и вместе с ней уходит из избы.

А мы остаёмся. Втроём. И сразу опускается тишина и заходится сердце. И я прислушиваюсь к этой тишине, чтобы услышать стук ходиков, прибитых к настенному ковру с оленями. Но у бабы Мани нет ходиков, и ковра с оленями тоже нет. И вместо стука ходиков я слышу только ветер

за окном, и ещё слышу, как в сенях кто-то негромко брякает дужками от вёдер. А баба Маня сидит, улыбается и не торопится убирать со стола. В избе у неё не пахнет свежевыпеченным печеньем, как от Майкла, но пахнет сушёными грибами, сладкой, подгорелой пирожной коркой и ромашками – что тоже, в общем, неплохо, хотя и странновато: откуда ромашки в ноябре? Приглядевшись, я вижу, что на подушках, лежащих горкой на кровати, надеты свежие наволочки с ромашками. В других старушечьих избах, как бы аккуратны ни были их владелицы, всё равно попахивает старостью, непроветренным сундуком и бедностью. Здесь же этого запаха нет и в помине. Здесь вообще много, чего нет. И, судя по всему, много, чего есть.

— Баба Маня, давайте я посуду помою, а?

— Ещё чего, - смеётся она. – Без тебя помоем. Ты иди, девонька, иди к себе. Ничего. Не бойся. Иди.

Я выхожу в сени. Там прибрано, пахнет не тряпками, а сеном и сухим деревом; под потолком горит лампочка, а на лавке лежит, подложив пятки под голову, круглая, как шар, кошка. Лежит и не торопится в избу. Потому что в сенях тепло и сухо, хотя, по идее, в них никак не может быть тепло и сухо – все стены в щелях, а за снаружи ветер и мокрая метель. Заранее ёжась, я выбираюсь из избы во двор и вижу, что весь бабы-Манин забор и ворота сплошь облеплены мокрыми взъерошенными голубями. Боты у них не червонные, а чёрные и грязные, и вообще непонятно, чего они тут сидят – я ни разу не видела, чтобы баба Маня их чем-нибудь кормила.

18 ноябрь 2008 г. Ритка

Ритка. Семь с половиной лет. Щекастая, задумчивая и немногословная, как пожилой хомяк. С ней хорошо сидеть рядом на скамейке, есть мороженое, синхронно болтать ногами и молчать. Единственный человек, с которым я бы не задумываясь пошла в любую разведку. Её папа – атеист, анархо-синдикалист и последователь Ноама Хомского. Мама – православная. Бабушка – нью-эйджер с уклоном в неоиндуизм. Младший брат – стихийный язычник и мелкий мафиози. О религиозных и политических взглядах Ритки никому, кроме неё самой, не известно. В их семье царит свирепая гармония. Я очень люблю у них бывать.

Это согревает душу, бодрит разум и оставляет после себя странный вкус, как стопка перцовки с мёдом и без закуски.

МАМА. Рита, детка, почему ты не ешь хлеб? Бросать хлеб – это грех.

ПАПА. Ничего подобного! Грех – это забивать ребёнку голову всякими этими вашими грехами!

БАБУШКА. Между прочим, грех – это заставлять ребёнка есть несовместимую пищу, да ещё с этим вашим хлебом… А потом удивляться, почему ребёнок толстеет и на желудок жалуется!

БРАТ. Не-е.. . Грех – это самой есть, а мышкам не давать…

ВСЕ ХОРОМ. Ну, что ты сидишь? Ешь хлеб, а то в школу опоздаешь!

***

РИТКА. Папа! А что это ты дал Владькиным мышам?

ПАПА (сквозь сон, видимо, отвечая каким-то своим сновидениям). Четыреста пятьдесят долларов.

РИТКА (Удовлетворённо). А-а-а.

***

Мама читает Ритке сказку Андерсена про гречиху. Ритка слушает и рисует в альбоме звёзды и коров. Это не значит, что она слушает невнимательно, просто у неё такая манера слушать. Дочитав до конца, мама спрашивает: