Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
— Ну, что – ты поняла, про что сказка?
— Поняла, - степенно отвечает Ритка.
— Ну, скажи своими словами: про что?
— Про то, что, когда гроза, лучше не ходить по полю. А то может молнией убить.
— Браво! – кричит из соседней комнаты папа.
— Ничего не «браво», - вздыхает мама. – Потому что сказка – не про это. А про то, что надо быть смиренным. Гречиха была гордая, заносчивая. Думала: захочу – и посмотрю прямо в небо, прямо в лицо Бога. И Бог её за это наказал. Спалил молнией. А другие цветочки склонили голову перед Богом, не стали задаваться и гордиться… и потому уцелели. Понятно?
— Ага, - раскрашивая корову лиловым фломастером, соглашается Ритка.
— Ну, так что же тебе непонятно?
— Гречиха – это то, из чего гречневая каша?
— О, Господи… Нет. Гречневая каша из гречки.
— Ага.
— Что – «ага»?
— А то я подумала: гречневая каша тоже подгорает, только не от молнии, а на плите.
— Браво! – кричит из соседней комнаты папа.
— Это всё, что ты хотела спросить? – сухо спрашивает мама.
— Нет, - отвечает Ритка, раскрашивая звёзды зелёным фломастером.
— А что ещё?
— Гречиха увидела Бога?
— Да. Но потом сгорела.
— А те цветочки, которые не стали в небо смотреть? Они так и не увидели?
Мама в замешательстве.
— М-м-м.. Понимаешь… Нет. То есть, да. Они Его увидели. Но они были смиренны и потому не сгорели, а наоборот…
— А как же они Его увидели, если они голову опустили?
— Браво! – кричит из соседней комнаты папа.
— Я знаю, - говорит Ритка, посасывая кончик оранжевого фломастера. – В луже.
— Что – «в луже»? – не понимает мама.
— Бога увидели. В луже. Как Он там отражается. И не сгорели.
— Браво! – говорю я. – Как Персей – Медузу-Горгону.
— Это какую медузу? – с подозрением спрашивает Ритка
— Не путай её, - сердится на меня мама. – Рита, про Медузу – это не то. Это такая.. греческая сказка.
— Ага, - говорит Ритка, прицеливаясь оранжевым фломастером к очередной корове. – А про гречиху – тоже греческая? Поэтому она и гречиха, да?
На следующий день мы гуляем в сквере, и Ритка как-то очень подолгу, внимательно вглядывается в лужи. Потом приседает на корточки возле одной из них, поправляет берет и, меланхолично улыбаясь своему отражению, говорит:
— Я нес-ка-зан-но хороша.
Потом смотрит прямо в небо, щурит длинные ресницы и нежно, задумчиво фыркает.
12 ноябрь 2008 г. Юлька, или Ещё немного психологии
— Юль, что ты рисуешь?
— Стишок. Про лошадку.
— Какой стишок? Расскажи.
— Ну… такой. Сейчас.
Хмурит светлые бугорки, заменяющие ей брови и, глядя в потолок, не очень охотно, но вдохновенно декламирует:
— Я люблю свою лошадку,
Причешу ей шерстку гладко,
Гребешком… гребешком поймаю блошек
И верхом поедем в гости!
— Хм.. По-моему, там про блошек не было. Там, если мне память не изменяет, было что-то про хвостик. Но ладно, это детали. Непонятно только, что ты такое нарисовала?
— Стишок нарисовала. Вот это – я. А это – моя лошадка.
— А
— Это не коробка. Это автобус. Видишь – колёсики?
— Ага. Вижу. Но всё равно непонятно. Если ты едешь верхом, то при чём тут автобус?
— Ну… а как же? – Хмурится ещё больше и тоскливо водит пальцем по рисунку, досадуя на мою бестолковость. – Когда верхом – это значит: не на метро. А на автобусе или на троллейбусе… или на машине… А когда на метро – это значит «низОм».
— Ёлки… Вот она, современная молодёжь… Юлька, верхом – это значит: на лошади. Значит – ты села на лошадку и на ней поехала в гости.
— Села на лошадку?!
— Ну, да. Села и поехала.
— Да ты что?! Я же тебе что сказала в стишке? Я ЛЮБЛЮ СВОЮ ЛОШАДКУ!
***
Юлькина и Туськина мамы – родные сёстры. И Юлькина мама часто ходит к Туськиной маме за советом – как к старшей и более опытной.
— Знаешь, я всё-таки тревожусь… Другие родители жалуются, что у их детей абсолютно не развито воображение, и что с этим делать – непонятно. А у моей оно настолько развито, что мне тоже непонятно, что с этим делать. Вот – на днях было… мы с ней гуляли в скверике на «Октябрьской».. ну, там, напротив библиотеки. Я ей говорю: «Пойдём домой, пора уже». А она мне: «Давай ещё подождём – может, придут олени». Ты представляешь? Олени! Я ей говорю: «Откуда олени? Нет тут никаких оленей и быть не может!» А она мне: «Ну, должны же они к своему дедушке прийти, навестить». Представляешь? Дедушка какой-то… Вот – воображение, да? Олени, да ещё дедушка у них… Я говорю: «Какой дедушка? Санта-Клаус?». Она: «Нет. Просто дедушка. Вон он, вон там!» И пальцем на кусты показывает… Представляешь? То есть, она не просто воображает – она уже ВИДИТ этого самого дедушку! И меня ещё вовлекает в эту игру, чтобы и я УВИДЕЛА... И я не знаю, нормально это или нет? С одной стороны, это нормально, это игра. Все дети играют, ведь правда? А с другой стороны…
— Да. Ты права. Эти воображаемые дедушки, воображаемые друзья… всё это не так безобидно, как кажется. Я тоже на днях слышала от твоей Юльки про какого-то Петю-трубача. Который якобы к вам в дом приходит и на трубах играет.
— Ну, надо же... Петя-трубач. Чего только не придумает, да? Просто фантастика.
— Нет, в принципе, все эти вымышленные персонажи свидетельствуют о том, что ребёнок одинок, что он неуверен в себе, что ему неуютно жить в реальном мире и он при первой же возможности спасается от него в мире воображаемом. Не скажу, что это плохо или ненормально. Наверное, нормально. С Туськой тоже такое бывает, и довольно часто. Но…
Их беседу прерывает длинный, чужой звонок в дверь. Юлькина мама идёт открывать. Заходит длинный нескладный парень и с порога начинает бычиться, переминаться с ноги на ногу и сурово сопеть.
— А, это же сантехник!
– спохватывается Юлькина мама. – А я и забыла, что на сегодня вас вызвала. Проходите. Можете не разуваться.
Из детской вылетает радостная Юлька, и парень тут же расцветает опасливой улыбкой исподлобья.
— Мама! – кричит Юлька, круто тормозя перед поворотом из комнаты в прихожую. – Это кто пришёл? Петя-трубач, да?