Дневник дерзаний и тревог
Шрифт:
Я набросал трагедию «Мусагет» в течение первых трех-четырех месяцев 1997 года, еще до завершения «Державного мастера». Вопреки продолжающемуся развалу в стране, надо сознавать, что в творческом плане пока я переживаю лучшее время, какое может выпасть на долю поэта. И нечего роптать на одиночество и возможное и даже длительное непонимание, твердил я себе, поэтические создания останутся.
Именно в эти дни, продумывая темы стихов, собственно философской лирики, я неожиданно пришел к мысли, что вариации на эти темы и мотивы лучше всего, продолжая традиции Петрарки и Шекспира, исполнить в сонетах. Тому были
Я закончил две трагедии, большие по объему, как мировые драмы отнюдь не предназначенные для театра, типа «Фауста» Гете, почти одновременно. И вышел в город на поиски издателей.
Вы помните, как вышел Мастер у Булгакова со своим романом из своего подвала? В это время появилось множество издательств, но, странное дело, их найти, оказалось, весьма затруднительно или вообще невозможно. Многие издательства не имели своих помещений, лишь юридические адреса. А в тех, более преуспевающих, книги издавали за счет автора или вовсе не печатали современных писателей.
И всюду о драме в стихах и слышать не хотели. Со свободой печати выступил новый цензор - деньги, или иначе, вкус массовой публики. Классику издают широко, но малыми тиражами, что удорожает книгу. Классику издают красочно - как альбомы и подарочные наборы конфет, оказывается, для крупных фирм - для подарков в праздники и при деловых встречах.
Между тем приблизилась дата - 200 лет со дня рождения А.С.Пушкина. Возможно, «Мусагет» был бы издан, если бы не случился дефолт. Во всяком случае, так мне говорил Яков Гордин, известный историк, из семьи пушкинистов.
Затруднения с изданием мировых драм заставили меня вспомнить о театре. Возникали новые замыслы, в частности, об эпохе начала XX века, изучением которой я занимался с первых шагов в литературе. Становилось ясно, будут новые драмы, а вот от жанра мировой драмы должно пока отказаться.
«Державный мастер» и «Мусагет» подверглись большим сокращениям, выпали из них мифологические сцены, а из трагедии о Пушкине вся линия «Пушкин и Керн», из которой впоследствии вышла веселая драма в четырех действиях. «Веселая драма» - это выражение Моцарта, так он определяет жанр его «Дон Жуана».
Выработав собственную форму драмы (шекспировская форма с элементами древнегреческой трагедии), я не отказался от мысли создать мировую драму типа «Божественной комедии» Данте или «Фауста» Гете, всеобъемлющее произведение Новейшего времени. Для подобного замысла необходимы первоисточники, высокие произведения искусства не вырастают на пустом месте. В основании создания Гете лежит средневековая легенда, вынесенная им еще из детства, когда он видел представления кукольных театров о Фаусте.
К этому времени я закончил очередную обработку двух романов «Золотой парусник» и «Метаморфозы», которые соединились в один под новым названием «Мистерии Серебряного века» (ныне "Восхождение"). Это я сделал, зная уже, что этот роман, в основе которого легенда о русском художнике и путешественнике, открывшем тайну света, и послужит первоисточником мировой драмы, драматической поэмы или трагедии (все эти жанры в равной степени относятся и к «Фаусту»
Только жанр моей поэмы «Аристей» - мистерия. На сайте она не представлена (ныне представлена, да в двух частях), хотя и закончена вполне, я надеюсь еще вернуться к ней на исходе дней. Однажды я едва заикнулся о трагедии типа «Фауста» Гете, главный редактор издательства «Амфора» заявил: «Фауста» никто не читает». Что тут скажешь? Знаем ли мы о всех горных вершинах? Но они существуют. И на многие вершины с дивным упорством восходят альпинисты. Это масштабы Земли и человеческого духа, достойные удивления и восхищения.
Время действия в мистерии «Аристей» - весь XX век и тысячелетия человеческой цивилизации, которая, оказывается, мало чем отличается от любых животных популяций или рыб, тех же акул, повторяющих одни и те же стереотипы поведения миллионы лет, стереотипы, основанные на законе джунглей, что у людей обрело форму рынка и войн в масштабах, каких не знают звери.
С открытием тайны света становится возможным воскрешение умерших, с обретением ими бессмертия, что на Земле, естественно, сопряжено со всевозможными осложнениями и еще худшими бедствиями, чем войны, и бессмертные принимают решение унестись на Золотом паруснике в Космос как спасательное судно для душ, устремленных к звездам, с воскрешением их и расселением нового человечества, можно сказать, богочеловечества, по бескрайним просторам Вселенной.
Лучше поздно, чем никогда
16 января 2006 года.
Вопреки развалу в стране и свистопляске в СМИ, вопреки всякого рода житейским проблемам, - остатки от последнего гонорара, на которые я мог бы прожить безбедно год, обесценились в один миг, в это время в течение года заболели и умерли родители Лели, - я сознавал, что совершил прорыв в творчестве, хотя и поздно.
«Поздно» даже не в смысле возраста, лет своих я не ощущал, ведь меня принимали за мальчика, с возвращением юности, уже после тридцати, и молодость моя длилась, как бы возвращаясь вновь и вновь, с обновлением жизни вокруг и во мне, как по весне...
«Поздно» - лучшее время для изданий я упустил. Ныне журналы и издательства заранее сообщают о том, что рукописи не рецензируются и не возвращаются. Литературный процесс прерван с самого, еще предварительного, начала... Он прерван и на уровне изданий - литературная критика исчезла даже на страницах «Литературной газеты».
Но лучше поздно, чем никогда. Заканчивая последнюю обработку, с большими сокращениями, трагедий «Державный мастер» и «Мусагет», я уже носился с рядом замыслов пьес. С завершением мировой драмы «Аристей» я почувствовал, что у меня развязаны руки для исполнения все новых замыслов драм в стихах - с охватом величайших эпох расцвета искусств и мысли в истории человечества, к которым меня влекло с детства, верно, недаром, с осознанием и открытием Ренессанса в России ныне. И тут можно сказать: «Лучше поздно, чем никогда».