Дневник дизайнера-маньяка
Шрифт:
Не надо думать, что произошла какая-то редкостная трагедия. Творческий кризис — естественное состояние большинства людей. Если кому-то ни разу не доводилось его испытать, можно считать это простым везением. А «творческий приступ», позволяющий людям выполнять сложные заказы с легкостью и вдохновением, на самом деле — подарок судьбы, и рассчитывать на него нельзя.
При первом же столкновении с творческим кризисом дизайнер демонстрирует уровень профессионализма. Потому что профессионализм заключается именно в умении хорошо работать, даже когда прекрасные идеи и гениальные решения не падают с неба, стоит только захотеть.
Вернемся
Почувствовав приближение кризиса, дизайнер должен браться за работу немедленно. Если есть шанс выполнить задание хорошо, нужно иметь в виду, что теперь на это уйдет заметно больше времени.
Эта статья была написана вместо ответа на девять писем, присланных мне читателями. (Вот на какие мысли наводит сказка про Музу!) Почти в каждом письме авторы спрашивают: «Что же делать?» — и вздыхают: «Мне так грустно!» Вздыхать бесполезно, а сделать можно только очень простые вещи: продолжать работать, стараться никого не подвести и ждать, когда закончится кризис. А пройдет он обязательно, потому что все проходит.
О скрытых возможностях человека
Б'oльшую часть времени я видела своего деда склонившимся над рабочим столом. Он писал докторскую по виктимологии (науке о жертве) и окружал себя папками, которые были набиты самыми интересными делами из местной прокуратуры. Позже они стали и моим любимым чтением. В то время как весь мой шестой класс зачитывался дедушкиным «Атласом судебной медицины», я путалась в тоскливых бланках прокуратуры, исписанных протоколами допросов простых людей. Понимать смысл сухих текстов было очень трудно, и периодически мне приходилось аккуратно обращаться к отцу с вопросами вроде «а что такое очная ставка?», но со временем из нескладных признаний вырисовывались невероятные, фантастические и захватывающие детективы.
Хотя историй было много, одна из них поразила меня более прочих. Пожалуй, она до сих пор остается самой удивительной из жизненных историй, когда-либо встречавшихся мне.
В отдаленном таджикском селении, не слишком затронутом советской властью, в лучших традициях средневековья жила большая семья. Все у них было как у людей: мужчины трудились в поле, женщины ухаживали за домом, дочерей оберегали от школы, чтобы они оставались как можно менее грамотными, что неимоверно повышало их ценность, когда дело доходило до замужества. А из мальчишек воспитывали настоящих мужчин, воинов, женихов, чтобы работали, строили и приводили в дом хороших жен. Только старший сын все ждал, когда жена подарит ему наследника.
После рождения четвертой подряд дочери глава семьи пригрозил опять беременной жене: «Еще раз родится девочка — зарежу
Не будем обсуждать, как следует обращаться с подобными высказываниями и сколько в них правды. Но когда в очередной раз на свет появилась дочь, произошло нечто необъяснимое: мать сказала мужу, что родился сын. После этого она начала искать выход из сложившегося положения, ждала подходящего момента, чтобы открыться, с каждым словом все более запутывалась в интригах и вранье и все сильнее боялась страшного наказания. Акушерка, принимавшая роды, и старшая сестра знали правду, но, несмотря на это, поддерживали безумную женщину, хотя понимали, что она совершает роковую ошибку.
Удачный момент для чистосердечного признания никак не наступал. И так прошло восемнадцать лет.
Дальнейшие записи и протоколы сопровождались заметками тех, кто участвовал в допросах членов семьи и расследовании. Все они выражали недоумение, даже «старые волки», прослужившие в прокуратуре десятки лет, не могли понять, как же такое могло случиться. Как?
Материалы дела были полны вопросов: как мог отец ни разу за восемнадцать лет не увидеть «сына» раздетым? Не встретить в бане, в которую ходили дважды в неделю, не взять с собой на охоту, после которой все мужики купаются голышом в реке, не проявить обычное любопытство или недоверие, в конце концов? А медосмотры в школе, игры во дворе, общественные туалеты, миллионы бытовых ситуаций, в которых с детей снимают одежду?
А сам ребенок? Что творилось у него в голове? И на что надеялись люди, которые довели его до такого состояния?
Победила всех советская власть. В отдаленные районы повесток в армию никто не слал, в нужный момент просто приходили домой и забирали очередного парня на медкомиссию. Так и нашего «героя» однажды привезли в военкомат, там раздели, удивились, посмотрели в паспорт с мужским именем и вызвали отца, чтобы разобраться. Просто потому, что глава семьи был, как и в большинстве домов, единственным, кто более или менее сносно говорил по-русски.
Отцу потребовалось несколько минут, чтобы хоть отчасти сообразить, что происходит, после того как ему показали его раздетую восемнадцатилетнюю дочь. Затем он выбежал на улицу. Несмотря на то что следом сразу поехала милицейская машина, он успел добраться до дома и смертельно ранить ножом нескольких женщин, работавших во дворе. Милиционерам, пытавшимся его остановить, тоже были нанесены тяжелые ранения.
Расследование не добавило делу ясности. Убийцу не осудили, потому что преступление было совершено в состоянии аффекта, а уже неделю спустя он «созрел» для закрытой психушки, в которой и провел остаток жизни. Как обращаться с уцелевшими родственниками, не понимал вообще никто. Дочь, игравшую роль сына восемнадцать лет, направили к психиатру. Никто не знает, обращалась ли она к нему хоть раз.
Прочитав эту историю от начала до конца, я не сразу поняла ее глубину и размах. Несколько дней я ходила в школу, занималась своими делами, время от времени думая о прочитанном. Чем больше я размышляла о жизненных мелочах, которые столько лет приходилось обходить участникам страшной драмы, тем сильнее становилось ощущение, что история просто не может быть правдой. Убеждали только документы прокуратуры — доказательство того, что все случилось на самом деле и эти люди сидели в тусклых комнатах, пытаясь объяснить, почему произошло страшное убийство.