Дневник доктора Финлея
Шрифт:
– Боже мой! – смиренно прошептал он. – Это было какое-то чудо.
Она повернулась к ним и с полуулыбкой на губах сказала:
– Позвольте мне спеть «Allan Water».
Финлей, наблюдая за ней, за ее прерывистым дыханием, вскочил из-за стола.
– Нет-нет! – воскликнул он. – Ради бога, не надо… не надо больше петь.
Но она уже начала. Трогательные слова старой шотландской песни лились с несказанным подъемом:
На брегах спокойного Аллана,МедленноОни завороженно слушали ее – в глазах Финлея стояли слезы; Догги уронил голову на руки. Но голос, поднявшийся на втором куплете до последней, самой высокой ноты, внезапно оборвался и смолк.
Актриса покачнулась на стуле, на губах у нее выступила алая пена. Летти бессмысленно посмотрела на них и стала валиться на бок.
Финлей успел подхватить ее. Остальные с грохотом поднялись из-за стола.
– Что случилось? – ахнул Джексон.
– Кровотечение, – отрезал Финлей. – Принеси холодной воды, быстро!
Он отнес ее на диван в дальнем углу комнаты. Догги стоял и всхлипывал:
– Это я во всем виноват! Это все моя вина! О боже! Что я могу для нее сделать?
– Лови такси, дурак, – сказал Финлей. – Мы должны отвезти ее в больницу.
Когда ее доставили в больницу, Летти уже пришла в себя. В течение следующих нескольких дней она действительно немного окрепла, а затем стала медленно угасать. В общей сложности она прожила еще три недели.
Она была совершенно спокойна. Она не испытывала боли, у нее было все, что она хотела. Догги позаботился об этом. Он все оплатил. Каждый день он приносил ей цветы – огромные букеты цветов, которые вызывали на ее осунувшемся лице ту, уже знакомую, слабую, неуловимую улыбку.
Он был с ней, когда она умерла, и, выйдя тем холодным январским днем из больницы, он, пожалуй, выглядел несколько иначе, чем прежде, – взгляд его стал более зрелым.
Летти Грей похоронена на ливенфордском кладбище.
Каждую неделю Догги со своей большой тростью и трубкой ходит туда. Он утратил порывистость, свой пустой смех и отчасти свое пристрастие к «тяпнем бренди». Но что-то в нем еще осталось от того, прежнего Догги.
3. Сестры Скоби
В то ясное сентябрьское утро, когда Финлей грел башмаки у камина, прежде чем обуться, в комнату с листком бумаги в руке вошла Джанет.
– Это вызов, – заметила она, – от Анабель Скоби. – И с каким-то особым выражением на лице протянула ему листок.
Финлей взял его – необычную узкую полоску бумаги, аккуратно вырезанную по линейке, что почему-то произвело на него впечатление, – и прочел написанное угловатым старомодным почерком:
Мисс Бет Скоби любезно просит доктора нанести визит ее сестре Анабель, которая захворала.
– Хорошо, Джанет, – кивнул он. – Я у себя это отмечу.
Она постояла, наблюдая, как он делает запись в своем журнале, и явно горя желанием рассказать ему что-то о Скоби. Противоборство
– Не волнуйся, Джанет, – дружелюбно сказал он. – Я наслышан о Скоби.
– Это и к лучшему, – взвилась она. – А то из меня вы ни словечка про них не вытянули бы.
Джанет развернулась и в сильном гневе выскочила из комнаты.
Дело в том, что большинство жителей Ливенфорда знали о Скоби. Бет и Анабель были сестрами. Две незамужние дамы, в возрасте далеко за пятьдесят, занимали старый домик из серого камня в конце Ливенфорд-Кресент, стоявший за полосой деревьев прямо на берегу эстуария и продуваемый ветром, с чудесным видом на открытую воду и корабли, с привкусом соли в воздухе, насытившей морские глубины.
Он выглядел как дом морского волка, да таким он и был.
Построил дом капитан Скоби, когда после долгих схваток с атлантическими штормами, будучи вдовцом с двумя взрослыми дочерьми, ушел в отставку. Он построил его правильно и удобно, чтобы видеть, слышать и обонять море, которое так любил.
Абернети Скоби, невысокий, подтянутый, добродушный человек, отслужил свой срок на парусниках, нес вахту на старых, с гребными колесами, пароходах, которые в восьмидесятые годы с лязганьем и шумом ходили в Калькутту, и наконец стал капитаном «Магнетика», лучшего двухвинтового судна, когда-либо покидавшего верфи Латты и предназначавшегося для переходов через Южную Атлантику. Но это в некотором смысле преданья старины, ибо капитан Скоби умер восемнадцать лет назад. Однако его дочери Бет и Анабель все еще жили на берегу эстуария в прочном, обдаваемом морскими брызгами домике, который построил их отец.
Бет была старшей – маленькая, смуглая, сухопарая, с черными грозными бровями, волосы, как проволока, туго стянуты в узел на затылке.
Анабель, на два года моложе, была очень похожа на сестру, только повыше и поугловатее. Однако отличалась румянцем на щеках, а иногда, когда дул резкий ветер, увы, покраснением кончика носа.
Одевались они – две настоящие старые девы – одинаково: у обеих одинаковые туфли, перчатки, шляпы, чулки из одной и той же шерсти, и всегда в черных платьях с узкой белой оторочкой на воротнике и манжетах.
И у них было одно и то же выражение на лицах – мрачноватый и несколько враждебный взгляд, который, похоже, почему-то свойствен старым девам, вынужденным слишком долго жить вместе. А они и были всегда вместе.
За пятнадцать лет они ни разу не расставались. Но за те же пятнадцать лет они не сказали ни единого слова друг другу.
Сей поразительный факт казался невероятным. Но он действительно имел место. И как все самые невероятные факты, он возник самым нелепым образом. А именно из-за Руфуса.