Дневник Джанни Урагани
Шрифт:
А теперь, дорогой дневник, я тебя покидаю, ведь завтра Новый год, и мне надо писать письмо родителям, чтобы попросить прощения за все прегрешения уходящего года и пообещать в следующем году быть хорошим, прилежным и послушным.
2 января
Вот и пришёл Новый год!
Вчера закатили настоящий пир! Пирожных и десертов, ликёров и настоек всевозможных видов и цветов было не счесть!
Новый год – это здорово, жалко, что он бывает так редко! Будь на то моя воля, я бы выпустил закон праздновать Новый год по крайней мере дважды в месяц, да и синьора Матильде
3 января
Вчера я натворил нечто ужасное, но меня до этого довели; если бы дело дошло до суда, думаю, судьи сочли бы смягчающим обстоятельством то, что синьор маркиз давно дразнил меня без всякой на то причины.
Этот маркиз – напомаженный старый франт, который тоже ходит к доктору Перусси, только на световые ванны, а не на массаж, как я… точнее, как я раньше, потому что после этой истории с моим массажем покончено.
Видимо, профессор Перусси рассказал этому типу, каким образом я сломал руку, потому что всякий раз, встречая меня в приёмном покое, он говорил:
– Ну что, молодой человек? Прокатимся на автомобиле?
При этом он так ехидно хихикал, что я сам диву даюсь, как не грубил ему в ответ.
Вот скажи, дорогой дневник, по какому праву этот облезлый балагур, которого я даже знать не знаю, смеётся над моей бедой, и разве у меня нет всех оснований невзлюбить его и вынашивать план мести?
И вот вчера я проучил его и, кажется, даже чересчур жестоко.
Тут нужно объяснить, что световые ванны, которые предписаны маркизу, выглядят так: больной садится на специальный стул внутри огромного ящика, ящик закрывают, так что наружу торчит только голова сквозь круглое отверстие в крышке. Внутри ящика включается множество красных электрических лампочек, и больной как бы принимает ванну в их лучах, хотя на самом деле вылезает оттуда таким же сухим, как был, если не суше.
Я сам видел, и не раз, как маркиз забирается в такой ящик и сидит там битый час. Потом приходит санитар, открывает ящик и помогает ему выбраться. Происходит всё это в дальнем кабинете у профессора Перусси. Там-то маркиза и настигла моя жестокая, но справедливая месть.
Я притащил с собой из дома луковицу, которую нашёл на кухне. И, разделавшись со своим массажем, проскользнул в кабинет со световыми ваннами.
Маркиз уже сидел в ящике, и его напомаженная голова так смешно торчала наружу, что я не мог удержаться от смеха.
Он удивлённо посмотрел на меня и, конечно, осклабился:
– Что вы здесь делаете? Почему не катаетесь на автомобиле? Чудесная погода для прогулки.
Я чуть не лопнул от злости. Вытащил свою луковицу и как следует натёр ему лицо: под носом и вокруг рта. Как же он уморительно колотил руками и ногами внутри ящика, а какие смешные гримасы корчил, силясь закричать, но куда там: от острого запаха лука он не мог даже дух перевести.
– А вот
И я ушёл, закрыв за собой дверь.
Сегодня мне рассказали, что, когда время сеанса закончилось, санитары пришли открывать ящик и, увидев, что маркиз весь красный и в слезах, вызвали профессора Перусси.
– Это нервный срыв, – заключил он. – Живо облейте его водой…
И синьора маркиза хорошенько окатили, несмотря на его крики и протесты, которые только сильнее убеждали доктора, что он в страшном нервном возбуждении.
Разумеется, узнав, что к чему, доктор Перусси пожаловался своему другу Коллальто и попросил его больше не присылать меня на лечение. Коллальто, конечно же, разнёс меня в пух и прах и закончил свою речь так:
– Молодец! Отличное начало года для Джанни Урагани – лучше не придумаешь… Но продолжишь ты уже дома, дорогой мой, потому что с меня довольно!
4 января
Сегодня утром Коллальто написал моему отцу письмо, где описал «без прикрас» (как он выразился) все мои «выходки» (это тоже его слова) и умолял поскорее меня забрать. Но письмо это он так и не отправил, а, наоборот, с улыбкой сказал:
– Ладно уж, пока я закрою на это глаза, чтобы не огорчать твоих родителей… Но смотри у меня! Письмо будет лежать здесь, в ящике моего стола, и в следующий раз, когда ты что-нибудь натворишь, я напишу ещё одно письмо и отправлю их все скопом твоему отцу… Так что держи себя в руках!
Самое интересное, что такой чудесной перемене я обязан другой своей «выходке» – как выражается Коллальто, – которая, похоже, пришлась ему по душе.
Вот как было дело.
Сегодня, как обычно, то есть за завтраком, пришла маркиза Стерци, та самая, которая гундосит и хочет от этого излечиться. Я подумал, что раз Коллальто уже написал папе (я-то не знал, что письмо не отправлено), то можно позволить себе ещё одну шутку – хуже уже не будет. Улучив момент, я опрометью бросился в приёмный покой.
Маркиза сидела в кресле спиной к двери. Я тихонько подкрался к креслу, пригнулся, чтобы меня не было видно, и выкрикнул:
– Мяу!
Маркиза так и подскочила в кресле и, увидев, что я скорчился на полу, спросила:
– Кто ты?
– Кот в сапогах! – ответил я, выгибая спину на четвереньках и фыркая, как кот.
Я думал, что маркиза Стерци рассердится, но вместо этого она посмотрела на меня с восхищением, подняла меня, стала гладить и обнимать, приговаривая дрожащим от волнения голосом:
– Билый бальчик! Какая радость! Какой приятдый сюрприз!.. Скажи, скажи ещё что-дибудь… Повтори это чудесдое слово, которое звучит как бузыка и льется бальзабоб в бою душу, я и бечтать не богла о такоб здаке судьбы…
Я не заставил себя упрашивать дважды и повторил:
– Мяу-мяу!
Маркиза давай ещё пуще меня гладить и обнимать, и я, чтобы ей угодить, повторял:
– Мяу-мяу! Мур-мур!
Тут только до меня дошло, чему она так радовалась: маркиза услышала, что я больше не говорю в нос, как раньше, и решила, что я выздоровел. Она засыпала меня вопросами: