Дневник Джанни Урагани
Шрифт:
В мировой истории есть масса примеров того, как народу надоедает питаться одним рисовым супом, и начинаются протесты и тайные заговоры, и тогда на сцену выходят всякие Микелоцци и Стоппани, которые готовы на всё, лишь бы в меню появился томатный суп-пюре…
Что поделаешь, если народ не ведает, кто поменял суп? С нас хватит знания о том, чт'o мы сделали
Зато остальные члены тайного общества устроили мне и Микелоцци настоящие овации, а Тито Бароццо, пожимая нам руки, сказал:
– Молодцы! Мы именуем вас нашими почётными керосинщиками!
Потом Маурицио дель Понте сделал очень важное сообщение:
– Я нашёл комнату, в стене которой наш славный Стоппани проделал своё окно, и оно ещё сослужит нам бесценную службу. Рабочие сейчас ремонтируют в ней пол, поэтому я смог туда пробраться. Это специальная приёмная, в которой синьор Станислао и синьора Джелтруде принимают только самых близких и почётных посетителей. Справа она сообщается с кабинетом директора, а слева – со спальней директора и его супруги. А картина, которая заслоняет нашему Стоппани этот важный вражеский объект, – это портрет маслом профессора Пьерпаоло Пьерпаоли, почтенного основателя пансиона и дяди синьоры Джелтруде, которой он перешёл по наследству.
Отлично!
Значит, сегодня вечером я буду наслаждаться представлением в секретном кабинете покойного Пьерпаоло Пьерпаоли из моей ложи в последнем ярусе, вольготно растянувшись в шкафчике.
– Как бы нам хотелось оказаться на твоём месте! – говорили члены секретного общества «Один за всех, и все за одного».
7 февраля
Вчера вечером, когда младшие мальчики уснули, я залез в свой шкафчик, закрылся и припал к дырке в портрете усопшего Пьерпаоло Пьерпаоли, который бог знает зачем основал этот отвратительный пансион.
Сначала там царила темнота, но вскоре сцена озарилась, и я увидел, как в дверь слева вошла синьора Джелтруде, сжимая в руке канделябр с зажжёнными свечами, а за ней синьор Станислао.
– Джелтруде, дорогая, – зудел он, – эта история с керосином в тюках с рисом не поддаётся объяснению…
Директриса не отвечала и медленно шла к правой двери.
– Кто из воспитанников мог пойти на такое отъявленное хулиганство? Но, милая, не сомневайся, я сделаю всё, чтобы раскрыть это дело…
Тут синьора Джелтруде остановилась, повернулась к мужу и как завизжит:
– Вы ничего не раскроете. Потому что вы болван!
И ушла в спальню, погрузив кабинет покойного Пьерпаоло Пьерпаоли во тьму.
Захватывающая сцена! Хоть и короткая. Зато теперь я убедился, что позавчера директриса так грубо разговаривала о запасах картошки ни с каким не с поваром, а с самим синьором директором… Болваном синьора Джелтруде называет собственного мужа!
Итак, сегодня великий день: пятница – день, когда тайное общество с нетерпением ждёт результатов своего хитрого эксперимента, чтобы узнать, готовится ли похлёбка на воде из-под грязной посуды.
8 февраля
Вчера я хотел дописать хронику событий дня, но пришлось вести наблюдение
Хорошо ещё, замок от чемодана, в котором я его запираю, так просто не откроешь. Да и подозревают в основном старших воспитанников. Ну а если меня всё же загонят в угол, я такого понарасскажу, что все просто лопнут от смеха, я и сейчас с трудом сдерживаюсь, чтобы не разбудить товарищей…
Ах, дорогой мой дневник, сколько всего мне предстоит описать!
Но всё по порядку, начнём с чудесной истории со вчерашней похлёбкой.
В пятницу ровно в полдень все двадцать шесть воспитанников пансиона Пьерпаоли сидели, как обычно, вокруг стола в столовой и ждали обеда… И тут мне не хватает дарования Сальгари или Алессандро Мандзони, чтобы описать тревогу и нетерпение, с какими мы, члены тайного общества, ждали появления похлёбки.
А вот и она! Мы вытянули шеи и провожали глазами супницу. Когда похлёбку начали разливать по мискам, за столом раздалось дружное «О-о-о-ой!», поднялся изумлённый ропот и отовсюду слышалось: «Она же красная!» Синьора Джелтруде, которая кружила за нашими стульями, остановилась и заявила с улыбкой:
– Ну конечно! Там же свёкла, не видите, что ли?
И вправду, в похлёбке на этот раз плавали ломтики свёклы, страшные молчаливые свидетельства хитроумного злодейства повара…
– И что теперь делать? – спросил я тихонько Бароццо.
– А вот что! – пробормотал он, сверкая глазами от возмущения.
Тут он вскочил на ноги, обвёл всех взглядом и сказал решительно:
– Друзья! Не ешьте эту красную похлёбку… Она отравлена!
Воспитанники положили ложки и с изумлением уставились на Бароццо.
Директриса, лицо которой сделалось краснее похлёбки, подбежала к Бароццо, схватила его за плечо и завопила пронзительным голосом:
– Что ты несёшь?
– А то, – гнул своё Бароццо, – что похлёбка стала красной не от свёклы, а от анилина, который я туда подбросил!
Такое решительное и чистосердечное признание бесстрашного председателя тайного общества «Один за всех, и все за одного» потрясло даже синьору Джелтруде, которая так растерялась, что несколько минут не могла вымолвить ни слова, но в конце концов гневно вскрикнула:
– Ты!.. ты!.. ты!.. Ты сошёл с ума?
– Нет, я не сошёл с ума, – возразил Бароццо. – И повторяю, что похлёбка стала красной от анилина, который я туда бросил, хотя ей стоило покраснеть от стыда за свой рецепт!
Эта блестящая речь, да ещё и произнесённая на звучном неаполитанском диалекте, совсем сбила бедную директрису, которая всё повторяла:
– Ты! Ты! Так это ты!..
Наконец она резко отодвинула его стул и прошипела:
– К директору! Немедленно!
И сторож вывел Бароццо из столовой.