Дневник (Ее жизнь, миссия и героическая смерть)
Шрифт:
Потом я отправилась домой и зашла к Маргит (моя комната все еще была опечатана гестапо). Маргит вручила мне конверт, который принесли ей накануне в туалетную комнату театра двое молодых людей. В конверте была значительная сумма денег, и податели просили Маргит позаботиться, чтобы Анико не испытывала ни в чем нужды. Они сказали также, что деньги - от {370} некоего Гери, и просили передать от него привет Анико. Тогда я, конечно, не знала, кто этот таинственный Гери. Лишь много позже выяснилось, что это был Реувен Дафни, один из парашютистов ее отряда.
Два дня спустя доктор Нанаи повел меня в тюрьму на улицу Конти, где мне было разрешено десятиминутное свидание с Анико. Несколько минут я ждала одна в маленькой комнате - и двое конвоиров ввели ее.
Она выглядела очень хорошо. Конечно, мы не могли
Когда родственники и друзья узнали, что я собираюсь на свидание с Анико, они поспешили принести все, что могли. В пакете был и ее детский набор принадлежностей для шитья, который, как я знала по собственному опыту, мог ей очень пригодиться в условиях тюрьмы. При виде его у Анико навернулись на глаза слезы и она спросила: "Неужели это сохранилось?".
Я спросила, что еще ей нужно. "Книги... хорошие книги - как можно больше, - ответила она.
– Читать тут разрешено. Но предупреждаю тебя, что обратно ты их не получишь: они будут конфискованы для тюремной библиотеки. Больше всего мне хотелось бы получить Библию на иврите".
Слыша этот разговор, один из конвоиров опросил: "Как это возможно, что дочь еврейка, а ее {371} мать - христианка". Я ответила: "Вы ошибаетесь: я тоже еврейка".
– "Где же, в таком случае, звезда?". Я знала новое распоряжение властей, освобождавшее от ношения звезды евреев, имевших особые заслуги перед венгерской культурой. Наш друг доктор Палаги уже начал хлопотать о предоставлении мне такой привилегии за заслуги моего покойного мужа. Я сказала: "Я освобождена от обязанности носить звезду - за литературную деятельность моего мужа".
Мне поверили, а Анико гордо улыбнулась. Конвоир вдруг вспомнил: "Да, конечно, господин Сенеш! Я его хорошо знал: я был официантом в кафе, которое он часто посещал".
Я передал Анико привет от Гери - и глаза ее заблестели. На мой вопрос, что ей понадобится кроме книг, она ответила: "Если можешь, принеси теплую одежду- в камере холодно". Она добавила, что в общем у нее все в порядке. Она теперь уже не в камере-одиночке, с нею вместе много сверстниц, и они не скучают.
Наконец она коснулась главного: "Скоро начнется суд и мне нужен адвокат. Подыщите кого-нибудь по возможности скорее".
Десять минут истекло и мы расстались. После моего освобождения ко мне непрестанно ходили родственники и друзья. Все они давали мне различные советы, как спасти Анико. Большинство сходилось на том, что следует обратиться к Сионистской организации. Посоветовавшись еще с доктором Нанаи, я отправилась в {372} "Стеклянный дом" на улице Вадаш, где находилась Сионистская организация. Там меня направили к молодому человеку, который заверил, что делается все возможное для освобождения арестованных парашютистов. Когда я начала рассказывать ему подробности об Анико и ее товарищах, он принялся уверять меня, что он полностью в курсе дела. Но в ходе нашей беседы я поняла, что ему не известно даже то, что Анико уже около трех недель находится на улице Конти. Он, как оказалось, полагал, что она, вместе с другими парашютистами, содержится в тюрьме, что на улице Маргит. Он снова и снова обещал, что предпримет все, что в его силах, чтобы помочь всей группе.
Потом я попросила доктора Палаги тщательно изучить список адвокатов и выбрать лучшего из них для защиты Анико. (Адвокаты-евреи, разумеется, не имели права практиковать тогда). Первый, к которому обратился Палаги, отклонил предложение, т. к. вел только гражданские дела. В конце концов он остановился на докторе Селечени, который за последнее время выиграл несколько сложных дел. Но прежде чем поручить ему ведение дела Анико, я, по совету друзей, снова обратилась в Сионистскую организацию, - на этот раз непосредственно к ее более влиятельному руководству. Однако все мои старания окончились полной неудачей.
Я не стану описывать здесь все подробности пережитых мною в этот период тревожных ожиданий и волнений, мимолетных надежд и горьких {373} разочарований, окончательно потеряв надежду на помощь свыше, 12 октября я вместе с доктором Палаги отправилась к адвокату
Тем временем я тщетно пыталась раздобыть Библию на иврите. Все магазины, торговавшие книгами на иврите, давно закрылись. Я отправилась даже на квартиру к одному известному торговцу еврейской литературой, но оказалось, что он бежал за границу. В магазине религиозных книг на улице Деак меня встретили с удивлением: они могли предложить Библию на любом языке, кроме иврита. Друзья, у которых она имелась, не хотели расставаться с нею навсегда.
Всю жизнь меня будет мучить скорбное сознание, что я не выполнила этого последнего желания дочери.
Два-три года спустя бывшая заключенная тюрьмы на улице Конти рассказывала, как Анико за то недолгое время, что она пробыла с ней в одной камере, успела завоевать сердца ее обитательниц. Она заявила им, что является сионисткой. Они же, будучи коммунистками, не знали даже, что означает слово "сионистка". Поэтому вначале они относились к ней с недоверием и сторонились ее. Но прошло немного времени и {374} они убедились, что хотя Анико и не коммунистка, она охотно всем помогает и делится с ними всем, что имеет. Она учила неграмотных читать и писать, рассказывала о рабочем движении в Палестине и Гистадруте (Всеобщей федерации трудящихся). Вскоре все почувствовали доброту ее сердца и теплоту отношения - и разделявшие их перегородки рухнули.
Между тем я получила от Анико большое письмо, прошедшее долгий путь цензуры. Она подробно описывала свой распорядок жизни в тюрьме, хвалила своих сожительниц по камере и заверяла меня, что не остается свободной минуты. Разумеется, писала она, эта кипучая деятельность помогает ей отвлекаться от действительности.
На 13 октября доктор Селечени получил разрешение посетить Анико в тюрьме. Однако в тот день он не смог сделать этого из-за яростного воздушного налета и навестил ее назавтра, 14 октября. Возвратившись оттуда после полудня, он рассказал мне, что имел возможность долго беседовать с Анико, так как некоторое время должен был задержаться в тюрьме из-за новой бомбардировки. Он не передал мне подробностей беседы, но сказал, что вряд ли среди тысячи мужчин найдется один, способный совершить то, что совершила Анико. Он сказал также, что если суд состоится, ее наверняка осудят, однако он не может предсказать приговора. Возможно, ее приговорят к пяти годам, возможно - к двум, но он уверен, что ее не освободят. Впрочем, срок {375} заключения не имеет особого значения, поскольку после окончания войны политические заключенные все равно будут немедленно выпущены на свободу. "А каково ныне положение на фронте - я не должен вам объяснять, - добавил он.
– Но одно я могу сказать: смертная казнь ей не угрожает. Я говорю это не для того, чтобы успокоить вас, - я твердо уверен в этом". Он обещал немедленно навестить меня, как только будет назначен день слушанья дела. Он настаивал, чтобы во время процесса я находилась в коридоре суда: он надеялся, что я смогу увидеться с Анико во время перерывов. (Военный прокурор, майор Шимон, отказал мне в свидании до вынесения приговора).
На следующий день, 15 октября, решилась судьба остатков венгерского еврейства. В результате успешного заговора Салаши отстранил Хорти и к власти пришла партия венгерских фашистов. Что бы ни пережили евреи до сих пор, это было ничем по сравнению с беспримерными жестокостями и зверствами этих венгерских кровопийц. Евреям разрешалось выходить на улицу только на два часа, да, и то не каждый день, а смотрители домов обязаны были следить, чтобы никто не выходил из дому без желтой звезды. Все это лишило меня возможности посещать адвоката Селечени. Только моя сестра и ее муж, которые, благодаря покровительству Швеции, были освобождены от ношения звезды, могли поддерживать с ним постоянный контакт. Через них я узнала, что суд {376} начнется 28 октября. Я позвонила из дома одной христианской семьи адвокату. На мой вопрос, что будет теперь, после перемены власти, он сказал: "Возможно, что теперь ее приговорят к 10 или 20 годам, может быть даже к пожизненному заключению, но это не меняет существенно положения". Он снова повторил свою просьбу, чтобы я находилась во время процесса в здании суда.