Дневник горничной
Шрифт:
Недавно я себя почувствовала хуже, чем обыкновенно… Появилась такая острая боль, что мне казалось, будто какой-то зверь раздирает мне внутренности своими зубами и когтями. Уже утром, когда я вставала, после потери крови я Сочувствовала себя совершенно обессиленной. Я и сама не знаю, как я могла стоять, таскать ноги и исполнять свою работу. По временам я должна была останавливаться на лестнице, хвататься за перила, чтобы перевести дух и не упасть. Я бледнела, и холодный пот выступал у меня на лбу… В пору было хоть извыть, но я терпелива и горжусь тем, что никогда не жалуюсь своим хозяевам. Хозяйка меня
Что с вами? — грубо спросила она.
Ничего.
И я попробовала выпрямиться.
— Если ничего, то зачем эти манеры? Я не люблю этих кривляний… Служба трудная…
Несмотря на всю мою слабость, я готова была отвесить ей оплеуху.
Во время таких испытаний я всегда вспоминаю свои прежние места… Сегодня я с особенным сожалением думаю о месте на улице Линкольна… Я гам была второй горничной, и мне, собственно говоря, нечего было делать. День мы проводили в прачечной, в великолепной прачечной, устланной красным войлочным ковром и уставленной шкафами из красного дерева с позолоченными замками. И сколько мы там смеялись, дурачились, читали, как изображали приемы у нашей хозяйки, и все это под наблюдением английской экономки. Она поила нас хорошим чаем, который хозяйка покупала в Англии для своих утренних завтраков. Иногда старший лакей приносил нам из буфета пирожки, тартинки с икрой, ветчину, целую гору всяких сластей.
Раз, вспоминаю, после обеда, меня заставили одеть очень шикарную пару нашего хозяина Коко, как мы его звали между собой. Конечно, тут затевались самые рискованные игры; заходили слишком далеко в этих шутках. Я была так смешна в роли мужчины и так много смеялась, что на панталонах Коко остались мокрые следы…
Вот это было место!
Я начинаю все больше узнавать хозяина. Совершенно верно говорят о нем, как о славном и благородном человеке, потому что в противном случае не было бы на свете такой канальи, такого жулика. Эта страсть к благотворительности толкает его на такие поступки, которые при всех его добрых намерениях влекут за собой самые плачевные последствия для других… И нужно сказать, в результате от его доброты происходили порой мелкие гадости вроде следующей.
В прошлый вторник, один очень древний старичок, дедушка Пантуа, принес шиповник, который ему заказал хозяин, тайно от жены, конечно… Дело было к вечеру… Я сошла вниз за горячей водой для стирки, с которой запоздала. Барыня уехала в город и еще не вернулась. И я болтала с Марианной на кухне, когда в дом с большим шумом вошел барин, такой веселый и радостный, и привел с собою дедушку Пантуа. Он тотчас же велел подать ему хлеба, сыра и сидра. И они стали разговаривать между собой.
На старика было жалко смотреть, до того он был изнурен, худ, грязно одет. Вместо штанов какие-то лохмотья, вместо шапки какая-то грязная тряпка. Ворот рубашки был расстегнут и открывал часть груди, на которой кожа потрескалась, обветрилась и потемнела, как старая медь. Он ел с жадностью.
— Ну как, дедушка Пантуа… — вскрикнул хозяин, потирая себе руки, — веселее стало, а?
Старик, у которого был полон рот, благодарил:
Вы добрейший человек, господин Ланлер… С самого утра, видите ли, с четырех часов, как ушел из дому…
Ну так ешьте же, дедушка, подкрепитесь, черт возьми!
— Вы добрейший человек, господин Ланлер… извините…
Старик отрезал себе большие ломти хлеба и долго жевал их, потому что у него не было зубов. Когда он немного утолил голод, хозяин спросил:
— А шиповник у вас, дедушка Пантуа, хороший, а?
— Есть и хороший, есть и похуже… всяких сортов есть, господин Ланлер. Не выберешь… Трудно рвать, знаете ли… Вот господин Порселле не хочет, чтобы у него в лесу брали. Приходится за ним далеко ходить теперь… очень далеко. Не поверите, ведь я к вам из Районского леса иду, за три мили отсюда. Честное слово, господин Ланлер.
Хозяин подсел к нему и, весело похлопывая его по плечу, воскликнул:
Пять миль! Клянусь, дедушка, вы все такой же молодой, здоровый…
Нет уже, не того, господин Ланлер… не того…
Да что там! — настаивал хозяин. — Здоровы, как старый турок и веселы, черт возьми! Теперь не найти таких, как вы, дедушка Пантуа… Вы — старого закала человек…
Старик качал своей головой и повторял:
— Нет, не того… Ноги плохи стали, господин Ланлер… руки дрожат… Ну и поясница… Ах, эта проклятая поясница! Да и сил уж, как будто, нет… А тут еще жена хворает, с постели не сходит… Одни лекарства чего стоят! Какое уж тут счастье! И старость подкрадывается… Вот что, господин Ланлер, вот что, хуже всего…
Хозяин вздохнул, сделал какой-то неопределенный жест и, философски резюмируя вопрос, сказал:
Да!.. Но что ж вы хотите, дедушка Пантуа?.. Жизнь… Она дает себя знать… Так-то вот…
Правильно! Ничего не поделаешь.
Вот, вот!..
Да в конце концов что? Не правда ли, господин Ланлер?
Конечно!
И после некоторого молчания он печальным голосом прибавил:
У всякого свое горе, дедушка Пантуа…
Это верно…
Наступило молчание. Марианна что-то рубила, надвигалась ночь… Два больших подсолнечника, которые видны были через открытую дверь, исчезали в темноте… А дедушка Пантуа все ел… Его стакан стоял пустой… Хозяин его наполнил… и вдруг, спускаясь с высот метафизики, спросил:
А почем нынче шиповник?
Шиповник, господин Ланлер? Да круглым счетом шиповник в нынешнем году стоит двадцать два франка сотня. Дороговато немного, это верно. Но дешевле не могу, видит Бог!
Как человек благородный и презирающий денежные расчеты, хозяин прервал дальнейшие объяснения старика:
Хорошо, дедушка Пантуа… Согласен. Разве я когда-нибудь торгуюсь с вами?.. И я вам заплачу за шиповник не двадцать два франка, а… двадцать пять.
Вы очень добры, господин Ланлер.
— Нет, нет. Я только справедлив. Я стою за народ, за труд…
И, стуча по столу, он набавляет цену:
— И не двадцать пять франков, а тридцать франков, черт возьми. Тридцать франков, слышите, дедушка Пантуа?
Бедный старик посмотрел на хозяина удивленными и благодарными глазами и прошептал:
— Очень хорошо слышу. Приятно на вас работать, господин Ланлер. Вы понимаете, что такое труд, вы…
Хозяин прервал эти излияния.
— Я вам заплачу… сегодня у нас вторник… Я вам заплачу в воскресенье? Заодно уж захвачу с собой и ружье. Согласны?