Дневник из сейфа

Татарский Андрей

…Так вот оно что! Кляйвист настолько уверовал в виновность Рогге, что теперь уже не может отрешиться от захватившей его версии. Неужели действительно есть шанс на спасение?…

— Я делюсь с вами всеми этими секретами фирмы затем… — с несвойственным ему смирением объяснил начальник СД, — чтобы у коллег из абвера не сложилось ложного впечатления, будто Вернер фон Кляйвист устраняет, как вы изволили выразиться, допрашивая Грету, преданных рейху лиц. — Он с оскорбленным видом потер длинный подбородок. — К величайшему сожалению, ваш берлинский

шеф и мой друг, адмирал Канарис, при всем его добром отношении ко мне, очень уж тяготится конкуренцией СД. И потому, боюсь, вряд ли избежит искушения процитировать фюреру некоторые… хм… не вполне ортодоксальные выдержки из моего дневника. Что повлечет за собой, как вы понимаете… Короче! Сколько вы хотите за молчание?

Ленц вытащил трубку, щелкнул зажигалкой, медленно втянул прогорклый табачный дым. Он был ошеломлен…

— А вам не приходило в голову, — сказал он, сделав несколько глубоких затяжек, — что я мог уже передать кассету по назначению?

— Пока вы ждали у меня в приемной, — быстро ответил штандартенфюрер, — я выяснил через своих людей в армейской контрразведке никаких компрометирующих меня материалов в течение суток туда не поступало.

— Вы благородный человек. Пытаетесь купить то, что могли бы найти…

— Не скрою, мои люди всю ночь обшаривали ваш дом. Но как я и думал, вы предусмотрительно припрятали кассету в более надежном месте.

— Что верно, то верно, — невозмутимо согласился разведчик: теперь он был почти уверен, что Шура благополучно добралась до партизанского лагеря.

— Итак, — вышел из-за стола Кляйвист и, приблизившись к Ленцу, повторил. — Сколько?

Разведчик испытующе вглядывался в худое, нервно подергивающееся лицо штандартенфюрера, пытаясь поймать его глаза, но те были надежно скрыты за толстыми, непроницаемо поблескивающими стеклами.

— Ну? — с неподдельным волнением ждал ответа Кляйвист. — Учтите, есть ведь и другие варианты… Не лучше ли поладить миром? Тысяча марок. Мало? Две тысячи. Нет? Три!

— Десять.

— О! — простонал штандартенфюрер. — Вы же понимаете, у меня нет на руках такой суммы.

Разумеется, Ленц это понимал и более того, именно на это и рассчитывал. Его меньше всего устраивало, чтобы Кляйвист тут же выложил на стол деньги за «товар», который в данную минуту, наверно, изучался уже в штабе советских войск.

— Господин Ленц, — униженно торговался штандартенфюрер, — войдите в мое положение. Мне потребовалось бы не менее месяца, чтобы набрать запрошенную вами сумму.

— Ничего, я готов подождать, — сказал Ленц и пересел в кресло, — мне не к спеху.

— Ну, хорошо, — сдался Кляйвист. — Тысячу сейчас, остальные девять — через месяц.

Он достал из сейфа большую инкрустированную серебром шкатулку, открыл ее, вытащил пачку рейхсмарок.

— Проверьте, пожалуйста.

— Должен ли я написать расписку?

— Желательно.

— Понятно… — Ленц отодвинул деньги.

— Боитесь оставлять компрометирующий документ? — дрогнули уголки губ Кляйвиста. —

Что ж, ограничимся джентльменским соглашением.

— Здесь только восемьсот, — пересчитал деньги разведчик.

— Правильно. Получите еще двести.

Штандартенфюрер опустил шкатулку на стол, извлек из кармана бумажник и стал неспеша отсчитывать деньги из рук в руки.

Неожиданно в дверях появился адъютант.

— Ввести арестованных?

Кляйвист смешался. Приняв, должно быть, его молчание за разрешение, однорукий сделал знак, и несколько эсэсовцев ввели связанного бородача в папахе с красной партизанской ленточкой. Офицер с продырявленным галифе втолкнул спиной вперед упиравшуюся девушку; сквозь разодранное ситцевое платье просвечивал багрово синий след плети.

Ленц оцепенел. Перед ним была Шура…

— Что такое, Цоглих? — штандартенфюрер попытался загородить Ленца. — Я еще занят, не видите?

— Извините, шеф, мне показалось, вы вызвали следующих.

— Ах да! — Кляйвист обнаружил, что шкатулка была нечаянно опущена на кнопку вызова. — Вон их, вон, в следовательский. Некогда мне заниматься мелкой рыбешкой.

Эсэсовцы вывели партизана. Девушка, как завороженная, смотрела на застывшего Ленца.

— Петер Фридрихович…

— Если не ошибаюсь, ваша хозяйка? Представьте, оказалась в связи с партизанами. — Кляйвист погрозил разведчику длинным пальцем. — Смотрите, как бы теперь я на вас не донес. За потерю бдительности! — И невесело рассмеялся. — Но что с вами? — заботливо осведомился он. — Цоглих, я же просил отвести преступников в следовательский! — И когда адъютант вывел Шуру, заговорщически шепнул. — Боитесь, он догадался о нашей сделке? Чепуха, я объясню ему, что перекупил у вас ценную русскую икону, договорились?

Он помог Ленцу подняться, вывел в приемную и дружески пожал руку.

— Рад, рад, что мы пришли к взаимному соглашению. Эй, Цоглих, подождите! Мою машину господину Ленцу.

Комкая в кармане денежные купюры, разведчик прошел мимо рвущегося из рук эсэсовца партизана, мимо широко раскрытых, почерневших от ужаса Шуриных глаз и побрел по коридору, не оглядываясь.

…Не мог же Кляйвист, в самом деле, поверить, что я — сотрудник абвера.

И Шура-Шуринька…

Казнь

Послеполуденный зной мало-помалу спадал, но в сарае было по-прежнему нестерпимо душно.

Бородатый стоял на коленях у стены и, упершись широкими, как лопаты, ладонями в трухлявые доски, тоскливо наблюдал в щель за тем, как деревенские полицаи, понукаемые эсэсманом, прилаживают, не торопясь, три петли на широком дубе.

— Да ты поплачь, девонька, не стесняйся, — прошепелявил Шуре старик. Он сидел, подобрав корявые босые ноги, и жевал черный сухарь. — Поплачь, оно чуток и полегшает.