Дневник Марии Башкирцевой
Шрифт:
Но несчастья не потому случаются, что трескаются зеркала; это зеркала трескаются потому, что должны случиться несчастья; надо удовольствоваться предупреждением.
Вторник, 15 апреля. Жулиан объявил о смерти нашего императора; на меня это так подействовало, что я ничего не понимала; все поднялись, чтобы взглянуть на меня; я побледнела, на глазах были слезы, губы дрожали. Милейший Жулиан, думая, что я всегда смеюсь надо всем, вздумал пошутить. Дело в том, что какой-то человек четыре раза выстрелил в императора, но не ранил его.
Жулиан бил себя по ляжкам и
Пятница, 18 апреля. Отыскивала прическу времен империи или директории, что заставило меня прочесть заметку о m-me Рекамье и, понятно, я почувствовала себя униженной при мысли, что у меня мог бы быть салон и что его нет.
Глупцы скажут, что я воображаю себя такой же красивой, как Рекамье, и умной, как богиня.
Предоставим глупцам говорить, что им угодно и согласимся только, что я заслуживаю лучшей участи; доказательством может служить то, что все видящие меня думают, что я царствую и что я замечательная женщина. При этом я испускаю глубочайший вздох и говорю себе: «Быть может, настанет мой день»… Я привыкла к Богу, я пробовала не верить в Него и не могла… это было бы полное разрушение, хаос; у меня только и есть, что Бог, Бог, Который обращает внимание на все и Которому я говорю обо всем.
Понедельник, 21 апреля. В субботу с Лизен (шведка) я ездила к артистам в Батиньоль, близ кладбища Montmartre. И я открыла, что в Париже я ненавижу только бульвары и новые кварталы.
Старый Париж и те места, где я была в субботу, исполнены поэзии и тишины, и глубоко поразили меня.
Вторник, 6 мая. Я очень занята и очень довольна; я и мучилась потому только, что у меня было много свободного времени, я это теперь вижу.
В продолжении двенадцати дней, т. е. трех недель, работаю от восьми до полудня и от двух до пяти, — а возвращаюсь в половине шестого; я работаю до семи, а потом делаю какие-нибудь эскизы или читаю вечером, или же немного играю и в десять часов гожусь только на то, чтобы лечь в постель.
Вот существование, которое не позволяет думать, что жизнь коротка.
Музыка, вечер, Неаполь!.. Вот что волнует… Почитаем Плутарха.
Среда, 7 мая. Если бы эта лихорадочная работа могла продолжаться, я признала бы себя совершенно счастливой. Я обожаю и рисование, и живопись, и композицию, и эскизы, и карандаш, и сепию; у меня не являлось даже тени желания отдохнуть или полениться.
Я довольна! Один месяц таких дней представляет собою шесть месяцев при обыкновенных успехах. Это так занимательно и так чудесно, что я боюсь как бы это не прекратилось. В такие минуты я верю в себя.
Понедельник, 12 мая. Я красива, счастлива и весела. Были в Салоне, потом болтали обо всем на свете, по поводу встречи с художником Беро, которого мы интриговали на балу и который прошел мимо нас, ничего не подозревая.
Картина Бреслау — большой прекрасный холст, посредине большое прекрасное кресло из золоченой кожи; в котором сидит ее подруга Мария в темно-зеленом платье, с чем-то голубовато-серым на шее; в одной руке портрет и цветок, в другой пакет писем,
Быть может, я скажу что-нибудь невозможное, но, знаете, у нас нет великих художников. Существует Бастьен-Лепаж: другие?.. это знание, привычка, условность, школа, много условности, огромная условность.
Ничего правдивого, ничего такого, что бы дышало, пело, хватало за душу, бросало в дрожь или заставляло плакать.
Я не говорю о скульптуре, я недостаточно видела, чтобы говорить. От всех этих жанровых картин, от этой претенциозной посредственности, от этих обыкновенных или хороших портретов становится почти тошно.
Сегодня я только и нашла хорошего, что портрет Виктора Гюго Бонна и потом, пожалуй, картину Бреслау…
Пятница, 16 мая. Салон вещь дурная, потому, что видя эту мазню, эту настоящую мазню, которая там находится, начинаешь считать себя чем-то, когда еще ничего не достигнуто.
Понедельник, 9 июня. По всей вероятности, это жаркая тяжелая погода делает меня никуда не годной. Все-таки я работала целый день… я твердо решила не манкировать более работой, но я утомлена.
Сегодня вечером мы едем на бал в министерство иностранных дел. Я буду не хороша собой; я сонная, мне очень хочется спать. Я не жажду успеха и чувствую, что буду дурна и глупа.
Я даже не думаю более о «победах». Я одеваюсь хорошо, но не вкладываю в это души и забываю думать о производимом мною впечатлении. Я ни на что и ни на кого не смотрю, и мне скучно. Только у меня и есть, что живопись. Я уже больше не умна и не остроумна; когда я хочу говорить, я становлюсь мрачна или говорю вздор и потом… Надо мне сделать завещание, потому что долго это не может тянуться.
Суббота, 14 июня. Эту неделю я рисовала, а нашли, что это недостаточно хорошо для меня.
Довольно выездов!
Воскресенье, 15 июня. Вы увидите, что я еще не умерла… У меня бьется сердце и меня лихорадит при мысли, что мне остается только несколько месяцев.
Жулиан уже заметил, что я начала серьезно работать, и увидит, что я никогда не буду манкировать моими еженедельными композициями. У меня есть альбом, в котором я их набрасываю, нумерую и озаглавливаю, причем отмечаю день.
Суббота, 21 июня. Вот уже около тридцати шести часов я почти не перестаю плакать; вчера я легла совсем измученная.
За обедом у нас было двое русских, а также Божидар; но я была никуда не годна. Мой скептический и насмешливый ум куда-то исчез. Случалось мне терять родных, бывали другие горести, но мне кажется, что я никогда не оплакивала никого так, как я оплакиваю того, кто только что умер. И это тем поразительнее, что в сущности это не должно было совсем меня огорчить, скорее даже должно было бы меня радовать.