Дневник Марии Башкирцевой
Шрифт:
Четверг, 31 октября. Франция — прелестная и занятная страна восстания, революции, моды, ума, грации, элегантности, одним словом всего, что дает жизни прелесть и неожиданность. Но не ищите в ней ни серьезного правительства, ни добродетельного человека (в античном значении слова), ни брака по любви… ни даже настоящего искусства. Французские художники очень сильны; но кроме Жерико и в настоящее время Бастьен-Лепажа, им не достает божественной искры. И никогда, никогда, никогда Франция не произведет того, что произвела Италия и Голландия в известном отношении.
Прекрасная
Торговля, промышленность, спекуляция сами по себе слова в известном смысле почтенные, но в применении к браку они отвратительны, а между тем нет более подходящих понятий для определения французских браков.
Суббота, 8 ноября. Кончила портрет привратницы: она очень похожа. Это была безграничная радость для всей семьи: сын, зять, внучата, сестры, все в восторге.
К несчастью, Тони не разделил этого увлечения. Сначала он сказал, что это недурно; а потом… дело идет не так хорошо, как должно было бы идти. Очевидно, что у меня нет таких способностей к живописи, как к рисованию. Рисунок, конструкция, форма — все это идет само собой. Умение владеть красками развивается не достаточно скоро. Он не хочет, чтобы я теряла свое время таким образом. Надо сделать что-нибудь, чтобы дело пошло иначе.
— Вы не тверды, это очевидно, и так как вы необыкновенно хорошо одарены и у вас очень большие способности, то это мне надоедает.
— Меня это забавляет еще менее, но я не знаю, что мне делать?
— Я давно уже хочу поговорить с вами об этом. Надо испытать все средства; быть может все дело в том, чтобы отворить какую-нибудь дверь.
— Скажите-же, что мне надо сделать — копию, гипс, nature morte? Я сделаю все, что вы скажете.
— Вы сделаете все, что я вам скажу сделать; ну хорошо! В таком случае мы можем быть уверены, что добьемся. Приходите ко мне в будущую субботу и мы поболтаем.
Уже давно я должна бы была побывать у него в одну из суббот. Все ученицы это делают. Да, наконец, он такой славный.
Понедельник, 10 ноября. Вчера я была в церкви; я хожу время от времени, чтобы не сказали, что я нигилистка.
Часто, смеясь, я говорю, что жизнь есть только переход. Я бы хотела серьезно верить этому, чтобы утешиться во всех печалях, во всех жестоких горестях и недостойных страданиях.
И весь мир такой мелочный! Чувствуя это отвращение и изумление перед ежедневными мелочами, я открываю, что я чиста от всех этих пошлостей, вызывающих тошноту.
Пятница, 14 ноября. Если я не записываю ничего в продолжении нескольких дней, то это потому, что не нахожу ничего интересного.
До сих пор я была снисходительна к моим ближним; я никогда не говорила и не повторяла про них ничего дурного; я всегда защищала всякого, если на него нападали в
А право было бы хорошо остаться доброй, чувствуя себя раздраженной и несчастной. Но было бы также забавно сделаться злой, дурной, насмешницей, вредной… раз это безразлично для Бога, раз он не принимает ничего во внимание. В конце концов, приходится думать, что Бог не то, что мы воображаем себе. Бог, быть может, есть сама природа, и все события в жизни управляются случаем, который производит иногда странные совпадения и явления, которые заставляют верить в провидение. Что же касается наших молитв, религий, обращений к Богу… меня ничто не может склонить к тому, чтобы считать их нужными.
Чувствовать себя достаточно сильной, чтобы сдвинуть небо и землю, и не быть ничем! Я не кричу, но все эти мучения выражаются на моем лице. Думают, что если, молчишь, то значит ничего; но такие вещи всегда всплывают на поверхность.
Суббота, 15 ноября. Я удивляюсь Зола; но есть вещи которые все говорят, но которые я не могу решиться ни сказать, ни написать. Однако, чтобы вы не подумали каких-нибудь ужасов, я вам скажу, что самое сильное это purge; мне досадно, неприятно, что я написала такое слово; я не колеблясь говорю каналья или другие слова в этом роде; но что касается этих маленьких невинных неприличий, то они мне противны.
Воскресенье, 28 декабря. Поль женится, я на это согласна. Сейчас скажу вам почему. Она его обожает и очень хочет выйти за него. Она довольно хорошей семьи, из той же местности, соседка, довольно богатая, молодая, красивая и, судя по письмам, очень добрая. И потом ей этого очень хочется. Думают, что ей немного вскружило голову то, что Поль сын предводителя дворянства и что у него семья играет некоторую роль в Париже. Лишний повод для моего согласия. Благодаря небрежности Розалии, мое письмо не дошло до Поля. Мама согласилась; молодая девушка прислала ей следующую телеграмму: «Довольна, счастлива, на коленях благодарю маму, возвращайтесь скорее. — Александра».
Говорят, что бедняжка боится парижской семьи, меня — такой гордой, высокомерной, жесткой.
Нет, я не скажу «нет»; хотя я никогда не любила так, как она любит, я все-таки не хочу причинять горя кому бы то ни было.
Легко сказать: я буду тем-то или тем-то, буду дурной, но как только представляется возможность сделать что-нибудь неприятное одному из своих ближних на земле, даже не приходится раздумывать. Если у меня есть мучения, то ведь, мучая других, я от них не избавлюсь. Я добра не по доброте, но потому, что это лежало бы у меня на совести и мучило бы меня. Настоящие эгоисты должны бы делать только добро; делая зло, сам слишком несчастлив. Но, кажется, есть люди, которым нравится делать зло… У каждого свой вкус. Тем более, что Поль никогда не будет ничем иным, как помещиком.