Дневник мотоциклиста: Заметки о путешествии по Латинской Америке

Че Гевара Эрнесто

«Зайцы»

Без проблем пройдя таможню, мы отважно направились навстречу собственной судьбе. Выбранное нами суденышко, «Сан-Антонио», было центром лихорадочной деятельности порта, но, учитывая его небольшие размеры, ему не было необходимости вплотную приставать к пирсу, чтобы лебедки могли достать его, так что между пристанью и бортом судна было расстояние в несколько метров. Нам не оставалось ничего иного, кроме как ждать, пока судно подойдет поближе, чтобы подняться на борт, и мы принялись философски ждать подходящего момента, усевшись на свои мешки. В полночь рабочие сменились, и судно пристало вплотную, но капитан, некий субъект с неприветливым лицом, остался на пристани, наблюдая за входящим и выходящим персоналом. Лебедочник, с которым мы между делом подружились, посоветовал

нам выждать другой момент, потому что характер у этого типа был собачий, и так началось наше длительное ожидание, продлившееся всю ночь, в течение которой мы по очереди согревались в лебедке — древнем приспособлении, работавшем на пару. Взошло солнце, а мы по-прежнему медали со своим багажом на пристани. Наши надежды подняться на борт развеялись почти окончательно, когда заявился капитан, а вместе с ним показались и новые сходни, бывшие в ремонте, так что установился постоянный контакт между «Сан-Антонио» и берегом. В этот момент, наученные лебедочником, мы со всей мыслимой непринужденностью поднялись на борт и расположились со своим барахлом поближе к офицерскому составу, заперевшись в уборной. Отныне наша задача свелась к тому, чтобы гнусавым голосом оповещать «нельзя» или «занято» в полудюжине ситуаций, когда кто-нибудь приближался к запертой двери.

Был уже полдень, и судно только что отчалило, но нашей радости заметно поубавилось, когда выяснилось, что уборная в самом деле заперта, и, по всей видимости, довольно давно, так что вонь стояла невыносимая, к тому же было очень жарко. Примерно к часу Альберто выблевал все содержимое своего желудка, а в пять, умирая с голоду и видя, что находимся в открытом море, мы предстали перед капитаном, дабы заявить о своем положении «зайцев». Капитан здорово удивился, вновь увидев нас, да еще при таких обстоятельствах, но, чтобы скрыть это от других офицеров, незаметно подмигнул нам и спросил громовым голосом:

— Вы что же думаете, чтобы стать пассажиром, достаточно залезть на первое же попавшееся судно? А о последствиях вы не подумали?

По правде говоря, мы вообще ни о чем не думали.

Капитан позвал слугу и приказал, чтобы он дал нам работу и что-нибудь поесть; очень довольные, мы тут же проглотили свои пайки; когда я узнал, что мне предстояло вычистить пресловутый нужник, кусок застрял у меня в горле, и, когда я спускался, протестуя сквозь зубы, провожаемый издевательским взглядом Альберто, которому дали поручение чистить картошку, признаюсь, мной овладело искушение забыть все написанное о духе товарищества и попросить другой работы. Какое такое они имеют право! Ведь это же он окончательно все там изгадил, а я теперь убирай!

После того как мы на совесть справились со своими обязанностями, капитан снова вызвал нас — на сей раз посоветовать, чтобы мы никому ничего не рассказывали, а он позаботится о том, чтобы в Антофагасте — конечном пункте назначения судна — с нами ничего не сделали. Он предоставил нам каюту офицера, бывшего в отпуске, и пригласил вечерком сыграть партию в канасту и пропустить по рюмашке. Проснувшись после освежающего сна, с полным сознанием правоты пословицы «утро вечера мудренее», мы с великим рвением принялись за работу, вознамерившись сторицей возместить стоимость своего проезда. Однако к полудню нам показалось, что мы уж слишком стараемся, а к вечеру мы окончательно уверились в том, что мы — парочка самых отъявленных идиотов. Мы думали было хорошенько выспаться, а затем немного поработать на следующий день и — святое дело — постирать грязное белье, но капитан снова пригласил нас перекинуться в картишки, и на этом наши благие порывы прекратились.

Слуга, кстати сказать довольно противный тип, потратил почти час, чтобы заставить нас подняться и приняться за работу. Мне было поручено вымыть палубы керосином — дело, на которое я потратил весь день, так его и не закончив; Альберто же обосновался на кухне, где хватал все подряд, мало заботясь о том, что именно, лишь бы набить себе утробу.

Вечером, после изнурительных партий в канасту, мы смотрели на бескрайнее море, игравшее бело-зелеными бликами, облокотясь о борт и стоя рядом, но очень далекие друг от друга, каждый в собственном самолете поднимаясь в стратосферу мечты. 1 км мы поняли, что наше призвание, наше подлинное призвание в том, чтобы вечно бродить по дорогам и плавать по морям этого мира. Быть вечно любопытными,

глядя на все, что ни попадется нам на глаза. Обнюхивать все уголки, но при этом оставаться слабаками, нигде не пускать корни и не докапываться до глубинной сути; хватит с нас и периферии. Пока мы обсуждали эти сентиментальные темы, которые нашептывало нам море, вдали, на северо-востоке, замелькали огни Антофагасты. Таков был конец нашего «заячьего» приключения или по крайней мере конец этого приключения, поскольку судно возвращалось в Вальпараисо.

На этот раз — провал

Я вижу его сейчас как живого — пьяного капитана, пьяного, как и все офицеры, и усатого хозяина соседнего судна с кисло- хмурым выражением на лице — вино оказалось невкусным. И слышу раскатистый хохот всех присутствующих, слушавших рассказ о нашей одиссее. «Настоящие звери, уж ты поверь. И они теперь точно на твоем судне, сам увидишь, когда выйдешь в открытое море». Это или что-то в этом роде мимоходом сказал капитан своему коллеге и другу. Но мы и знать ничего об этом не знали, оставался час до того, как судно пристанет к берегу, и мы прекрасно устроились, заваленные ароматными дынями, которые лопали так, что за ушами трещало. Мы говорили о том, какие они лихие ребята, эти морячки, ведь с помощью одного из них нам удалось проникнуть на судно и спрятаться в таком надежном месте, как вдруг услышали сердитый голос и увидели усы, которые, вынырнув невесть откуда, показались нам больше, чем были на самом деле, и привели нас в состояние, близкое к панике. Подчистую выеденные дынные шкурки длинной цепочкой плыли по спокойному морю. Что было дальше — стыдно рассказывать.

— Я тут маленько подзаблудился, ребята, — говорил потом моряк, — но увидел дыни и включил свой брандспойт на полную, думаю, вам мало не показалось. Плохое вино у вашего капитана, ребята. — И потом (как бы устыдившись): — Эй, не налегайте так на дыни, парни!

Один из наших старых приятелей с «Сан-Антонио» резюмировал свои философские рассуждения в следующей изысканной фразе:

— Эх, мудаки вы мудаки, и мозги у вас мудацкие. Кончали бы свои мудачества, не то совсем умудохаетесь.

Примерно так мы и поступили: сложили свои манатки и отправились в Чукикамату, на знаменитые медные рудники.

Но заняло это все не один день. Один можно взять в скобки — когда мы просили у администрации рудника разрешения посетить его, а наши знакомые моряки устроили нам вдохновенные проводы.

Лежа в скудной тени телеграфных столбов, в начале выжженной дороги, ведущей к залежам, мы добрую часть дня обменивались криками, пока на горизонте не появился астматический силуэт грузовичка, который довез нас до половины пути — городка под названием Бакедано.

Там мы подружились с супружеской парой чилийских рабочих, которые были коммунистами. При свете свечи, которую мы зажгли, чтобы выпить мате и съесть кусок хлеба с сыром, резкие черты рабочего привносили в наш ужин таинственную и трагическую ноту; своим простым и выразительным языком он рассказал о трех месяцах, проведенных в тюрьме, о голодной жене, которая сопровождала его как сама воплощенная верность, о своих детях, которых пришлось оставить в доме набожного соседа, о бесплодных странствиях в поисках работы, о загадочно исчезнувших товарищах, которых, как поговаривали, пустили на корм рыбам. Закоченевшие от холода супруги, ночью, в пустыне, прижавшиеся друг к другу, были живым воплощением пролетариата всех стран. У них не было даже жалкого одеяла, чтобы укрыться, поэтому мы отдали им одно из наших, а в другое кое-как закутались сами. Это была, пожалуй, самая холодная ночь, но в то же время я чувствовал, что волей-неволей немного породнился с этими странными для меня представителями рода человеческого…

В восемь утра нам удалось остановить грузовик, который довез нас до городка Чукикамата, и мы расстались с семьей, собравшейся ехать дальше, на горные серные рудники; туда, где климат такой скверный, а условия жизни такие тяжкие, что никто не требует рабочего удостоверения и не спрашивает, каковы ваши политические взгляды. Единственное, что берется в расчет, это энтузиазм, с которым рабочий собирается гробить себя взамен на крохи, которые позволяют ему выжить.

Несмотря на то что силуэты наших знакомых растаяли вдали, перед глазами у нас стояло до странности решительное лицо мужчины и вспоминалось его простодушное приглашение: