Дневник, найденный в ванне

Лем Станислав

— Нет, любезный, нельзя. Отшельник же, любезный…

Секунду поколебавшись, я поднялся по ступенькам и отворил эту дверь. Предо мной предстало нечто вроде темной, сильно захламленной передней. Повсюду валялись пустые пакеты, засохшая шелуха от лука, пузырьки, резиночки — все это, перемешанное с бумажным мусором и обилием пыли, почти сплошь покрывало пол.

Лишь посередине был проход, вернее, ряд проплешин, куда можно было поставить ногу, который вел к следующей, словно бы из сказок, из неотесанных бревен, двери. Проследовав по проходу среди мусора, я добрался до нее и нажал на огромную, железную, изогнутую ручку. Сначала я увидел и услышал

торопливую возню, громкий шепот, а затем глазам моим в полумраке помещения, едва освещенного низко горевшей, словно она стояла на полу, свечой, представилось беспорядочное бегство каких-то личностей, жавшихся по углам, на четвереньках вползавших под край стола, под нары. Один из пробегавших задел свечу, и наступила кромешная тьма, полная сварливого шепота и пыхтения. В воздухе, который я набрал в легкие, стояла удушливая вонь немытых человеческих тел. Я поспешно отступил к двери.

Старый монах, когда я проходил мимо, поднял глаза над молитвенником.

— Не принял отшельник, а?

— Он спит, — бросил я на ходу.

Меня догнали его слова:

— Как кто в первый раз приходит, так всегда говорит, что спит, а вот как во второй раз, то надолго остается.

Возвращаться я был вынужден через часовню. Панихида, видимо, уже состоялась, поскольку гроб, флаги и венки исчезли. Мессу тоже отслужили. На слабо освещенном амвоне стоял потрясавший руками священник. На его груди под парчой вырисовывалась квадратная выпуклость.

— …ибо сказано: "И опробовав все искушения, дьявол отступил от него, но до времени".

Высокий голос проповедника вибрировал, отдаваясь от скрытого во мраке свода.

— "До времени" сказано, а где же пребывает он? Может, в море красном, бурлящем под кожею нашей? Может, где-то в природе? Но разве сами мы, о братия, не являемся частью природы необъятной, разве шум ее деревьев не отзывается в костях ваших, а кровь, струящаяся в жилах наших, разве менее солена, чем вода, которой океан омывает полости скелетов своих тварей подводных? Разве пустоши глаз наших не ищут огонь неугасимый? Разве не являемся мы в итоге суетной увертюрой покоя, супружеским ложем праха, космосом и вечностью лишь для микробов, в жилах наших затерянных, которые изо всех сил мир наш заполонить стараются? Являемся ли мы неизвестностью, как и то, из чего возникли мы, неизвестностью, из-за которой удавляемся, неизвестностью, с которой общаемся…

— Вы слышите? — прошептал кто-то за моей спиной.

Краем глаза я уловил поблескивающее бледное лицо брата-офицера.

— О том, как удавляемся, об удушении… и это называется провокационная проповедь! Ничего проделать грамотно не умеет. И это называется провокатор!

— Не ищите ключ к тайне, ибо то, что отыщете, шифром сокрытым окажется! Не пытайтесь постичь непостижимое! Смиритесь!

Голос с амвона отдавался в каменных закоулках храма.

— Это аббат Орфини. Он уже заканчивает. Я его сейчас вызову. Вы непременно должны этим воспользоваться. Будет лучше всего, если вы доложите о нем, — шипел бледный брат, почти обжигая мне затылок и шею своим зловонным дыханием. Ближайшие из прихожан стали оборачиваться.

— Нет, не надо, — вырвалось у меня.

Но он уже спешил по боковому проходу к алтарю.

Священник исчез. Внезапная поспешность, проявленная монахом, обратила на меня внимание присутствующих. Я хотел было незаметно уйти, но у входа образовалась толчея. Пока я раздумывал, монах уже появился снова, ведя с собой священника, разоблаченного до мундира. Он схватил

его за рукав, подтолкнул ко мне, скорчил за его спиной многозначительную гримасу и исчез в тени колонны.

Последние из прихожан покинули часовню. Мы остались вдвоем.

— Желаете исповедоваться? — певучим голосом обратился ко мне этот человек.

У него были седые виски, волосы на голове высоко подбриты, напряженное неподвижное лицо аскета, во рту — золотой зуб, блеск которого напомнил мне о старичке.

— Нет, ничего подобного, — быстро произнес я. Затем, вдохновленный неожиданной мыслью, добавил: — Мне нужна лишь некоторая информация.

Священник мотнул головой.

— Прошу вас.

Он уверенно направился к алтарю. За алтарем находилась низкая дверь, освещаемая лишь розоватым светом рубиновой лампочки, подсвечивавшей какой-то образок. Коридор, в котором мы оказались, был почти темным. Повернутые лицом к стене, накрытые или завешенные кусками материи, по обеим сторонам стояли статуи святых. В комнате, в которую мы вошли, яркий свет ударил мне в глаза. Стену напротив занимал огромный несгораемый шкаф. Священник указал мне на кресло, а сам перешел на другую сторону заваленного бумагами и старыми книгами стола. Несмотря на мундир, он по-прежнему выглядел как священник, с белыми чувственными руками и сухожилиями пианиста, его виски были покрыты сеткой голубых жилок, кожа, казалось, прилегала на голове прямо к сухим костям черепа — все в нем дышало невозмутимостью и спокойствием.

— Я слушаю вас.

— Вы знаете шефа Отдела Инструкций? — спросил я.

Он слегка приподнял брови.

— Майора Эрмса? Знаю.

— И номер его комнаты?

Священник смешался. Он попытался теребить пуговицы мундира так, словно это была сутана.

— Вероятно, произошла… — начал он, но я его прервал:

— Итак, какой это номер, по вашему мнению, господин аббат?

— Девять тысяч сто двадцать девять, — ответил аббат. — Но я не понимаю, почему я…

— Девять тысяч сто двадцать девять, — медленно повторил я. Мне казалось, что я уже не забуду этот номер.

Священник смотрел на меня со все большим удивлением.

— Вы… Прошу прощения… Брат Уговорник дал мне понять…

— Брат Уговорник? Тот монах, который привел вас? Что вы о нем думаете?

— Я в самом деле не понимаю… — проговорил священник.

Он все еще стоял за письменным столом.

— Брат Уговорник является руководителем кружка монашеского рукоделия.

— Это полезное дело, — заметил я. — И что же, позвольте узнать, эта ячейка изготовляет?

— В основном литургические облачения и принадлежности для церковной службы, всякую религиозную утварь…

— И больше ничего?

— Ну, иногда… по особому заказу… Например, для Отдела Слежки и Доносительства недавно была изготовлена, как я слышал, партия кипятильников для чая с подслушивателями. А Геронтофильная Секция заботится об одежде и разных мелочах для болезненных старцев, скажем, о грелках с пульсографами.

— С пульсографами?

— Да, для регистрации затаенных влечений… Магнитофонные подушечки, в расчете на разговаривающих во сне… И так далее. Но как же так, разве брат Уговорник не говорил вам обо мне?

— Он говорил мне о различных… — я замолчал.

— Сотрудниках нашего Отдела?

— Мы говорили…

— Прошу прощения…

Священник вскочил с кресла, подбежал к сейфу и тремя уверенными движениями набрал номер на цифровых дисках.

Стальная дверь, щелкнув, приоткрылась.