Дневник полковника Макогонова
Шрифт:
Я о многом, что свершилось, не был информирован. Я многого не знал.
Годы прошли, и эти годы были полны событиями – трагедиями, трагикомедиями и счастливыми исходами действ.
Поверьте, все просто было.
Часть первая. В городе…
Не может называться разбоем служение Отечеству.
Глава первая
Где-то в середине весны две тысячи
Смертельная это штука, «сто пятьдесят второй» фугас – артиллерийский стапятидесятидвухмиллиметровый снаряд. Любой грозненский сапер подтвердит – штука эта нам знакома, а человек тот, Андрюха, наверняка уже покойник.
Но Андрюха оказался необычайно удачливым солдатом. Не порвало и не раскидало по асфальту контрактника Карамзина, по прозвищу Старый, цапнуло его чугунным горячим осколком, цапнуло самым краешком по руке чуть выше локтя. Ну, этого Андрюхе и хватило: загорелось, заполыхало во всем его теле, будто ливанули ему на локоть раскаленного масла с огненной сковородки. Во рту пересохло и ноги послабели.
Попал Старый в «мертвую зону». Подрывники неправильно рассчитали направленность взрыва: горячая волна метнулась в небо, осколки ушли верхом, лишь один догнал Старого. Закрутился Андрюха на месте как танцор, обернулся вокруг себя и затрясся всем телом. И повалился на бок. Когда едкий дым от взрыва рассеялся, Андрюха сидел на земле, прислонившись спиной к колесу бэтера. Ксюха, комендантская медсестра, крутила бинтом вокруг обколотой промедолом Андрюхиной руки. Чудно Андрюхе. Вроде как далеко он. И не Ксюха рядом, а жена его Ирка. «Да как же ты мог, такой-сякой, уехать из дому без моего разрешения? – ругается Ирка. – За деньгами на войну поехал? Да кому они нужны-то теперь деньги эти проклятущие? Вон, голову тебе оторвало, смотреть на тебя противно. И так смолоду дураком был, а теперь от тебя одно брюхо ненасытное осталось. И поговорить-то с тобой по-человечески не получится. Да убери ты свою руку!..»
– Руку. Не дергай рукой, говорю.
Андрюха очнулся. До неприличия близко увидел волнующие бугры Ксюхиной груди, в нос шибануло кисловатым женским потом.
Хоть была некрасива Ксюха – ряба и сзади неприглядна, – но Андрюха не отказался бы пристроить свой худой зад на белую медицинскую кушетку в комендантской санчасти. Может, и скучно глядеть на Ксюху, но, во-первых, других женщин в комендатуре по пальцам перечесть, а во-вторых, у Ксюхи всегда в заветном месте стоял флакон с медицинским спиртом. Ксюха для таких вот, как Андрюха Карамзин, ходоков берегла десяток заковыристых слов, а в довесок, если не понимали, пускала в ход неженские тяжеленные кулаки.
– Не маши рукой-то, кому говорю, – Ксюха широкой ладонью надавила Старому на здоровое плечо, сделала страшные глаза. – Чего вылупился? Сиди смирно теперь. Повезло тебе. Повезло, свезло… везло…
В голове Андрюхиной зашумело, загудели струны с переливами, и стал он проваливаться в черноту. От потерянной крови поклонило его в сон. Закинули Андрюху на броню; он почувствовал только, что сбоку придавливает его чем-то мягким и теплым; увидел здоровенный Ксюхин зад, обтянутый как барабан
Через месяц вернулся Старый в комендатуру «добивать» контракт.
Разъехался народ. Много новых людей появилось в комендатуре. Оставалось Старому служить пару недель: договориться с финчастью, чтобы выплатили ему причитающиеся оклады, деньги за ранение. Собирался домой понемногу. Ехать решил по гражданке и на такси.
Старый сидел во дворе комендатуры под каштаном и от скуки разговаривал сам с собой:
– Повезло, так повезло. Надо ж, родник забил. Не поверят, скажут, трепач. А и ведь забил родник самый настоящий. Знамение. Знак.
Стреляли в городе. Будто громыхнуло. Близко. Поежился Старый.
Час прошел.
Загудело. Открылись синие ворота, на комендантский двор вкатился БРДМ с разведкой. Старый оживился, – с разведкой он корешился; разведка для саперов – ангелы-хранители. Тимоха скакнул с брони. Отдуваясь, принял у Саввы тяжеленный мешок, шмякнул у ворот. С мешка сразу подмокло бурым на асфальте.
– Здорова, Старый.
– Здорова. Чего стреляли?
– Подрывника грохнули. Казак завалил его. Прокурорские приехали, а саперы уже этого «выстрелом» от РПГ.
– Порвало?
– Прокурорские сказали, чтоб волокли это дерьмо в комендатуру.
Старый скривился:
– Дермом несет.
– Жирный был «зверек».
Разговорились. Старому неймется, хочется поделиться. Он выждал, когда народ раскурился, и стал рассказывать, местами аж в захлеб:
– И вот, браты, не поверите, иду на маршрут. И подходим мы к тому самому месту, где меня нахлобучило. Воронку вижу. Конечно, позаросло травой. И вот, браты, гляжу, мама дорогая, там родник, родничок забил. С того самого места, где был заложен фугас, плещет, булькает, озерцо набулькало.
Савва зубы скалит. Зубы у Саввы ровные, белые, глаза – нитки.
– Канализация, да.
Обиделся Старый – сделал вид, что обиделся:
– Не-ет. Точно, родник. Я воды черпнул и понюхал. Чистая.
– Водопровод прорвало, – сказал Тимоха.
Старый растерянно поводил белесыми глазами.
– Может, и водопроводная, но все равно родник, родничок. Знак. Знамение.
У штаба собрались офицеры, вышел комендант. Новый комендант матится через слово. Взял себе новый комендант позывной Питон.
«Логично, – подумал Андрюха, – старый был Удав, новый Питон. Преемственность».
Савва чешет за ухом: уши у Саввы как у слона – огромные лопухи.
Тимоха краем глаза наблюдает за офицерами и комендантом. Там среди других и начальник разведки, подполковник Макогонов. Макогонов все видит: он не приветствует, что разведка общается в быту с саперами. Саперы, по Макогонову – все рвань и пьянь. У него в разведвзводе за пьянку гонят в шею без разговоров. Савва слабохарактерный. Савва не утерпит. И вон уже, видит Тимоха, шепчется жуликоватый калмык со Старым. Ясно ж, о чем шепчутся.