Дневник помощника Президента СССР. 1991 год
Шрифт:
Обычно в таких случаях говорят «на Вашу долю выпала миссия» и далее следуют соответствующие слова. Но в данном случае — не совсем так: Вы сами с огромным личным риском взяли на себя великое историческое бремя. Сделали это ради своего народа, ради достоинства и блага страны, движимый совестью и стыдом за состояние, в которое ее завели Ваши предшественники.
Шесть лет назад трудно было представить, что Вам удастся сорвать этот материк с казалось бы намертво забитых заклепок. Мы-то знаем, что Вы предвидели и предчувствовали, чем это может обернуться для такой страны, для каждой семьи на какой-то более или менее длительный
Однако история — а она оказывается всегда права
— уже занесла Вас на свои самые значительные страницы. И этого уже никому никогда не удастся ни перечеркнуть, ни замазать. Хотя самым печальным в нынешней ситуации является как раз то, что такие попытки и в таком массированном масштабе предпринимаются именно в своем Отечестве.
Ну что ж, Вы, кажется, научились относиться к этому спокойно, хотя Вам и очень трудно при Вашем темпераменте и живости мысли удерживать себя от того, чтобы не убеждать, не разъяснять, не взывать к здравому рассудку и т. д. — даже в случаях, когда явно надо подчиниться пушкинскому «и не оспоривай глупца». Доверчивость и любовь к людям тут Вас часто подводят. Но это от большой души. И это тоже вызывает восхищение Вами, как и Ваша непредсказуемость, которая сродни народу, от которого Вы произошли.
О Вас написаны сотни книг, бессчетное количество статей, будут написаны тысячи. Позвольте воспользоваться сравнением с одним из них, чтобы косвенным образом дать Вам совет. Авраам Линкольн тоже долго учился игнорировать яростную критику против себя и наконец сказал: «Если бы я попытался прочесть все нападки на меня, не говоря уж о том, чтобы отвечать на них, то ничем другим заниматься было бы невозможно. Я делаю все, что в моих силах, — абсолютно все, и намерен так действовать до конца. Если конец будет благополучным, то все выпады против меня не будут иметь никакого значения. Если меня ждет поражение, то даже десять ангелов, поклявшись, что я был прав, ничего не изменят».
Мы умоляем Вас воспользоваться этим опытом — чтобы беречь энергию и нервы для продолжения великого дела, которое в конечном счете неизбежно победит. Очень всем трудно. Мы, близкие Вам люди, вместе с Вами переживаем неудачи, радуемся большим и малым победам. Питаемся Вашей поразительной жизнестойкостью и уверенностью, что все преодолимо, все можно сделать, если цель того стоит. Мы горды принадлежностью не только к эпохе, отныне навсегда связанной с Вашим именем, но и тем, что судьба определила нам быть в это время возле Вас и работать для страны в атмосфере доброжелательности, духовной раскованности, интеллектуального напряжения, которую Вы вокруг себя создаете. Удовлетворение приносит уже одно то, что можем говорить «такому начальству» все, что думаем, и даже рассчитывать, что кое-что из сказанного учтется. Мы верим Вам. С тем и победим".
Стали было расходиться. Но произошел эпизод, который может иметь последствия для моих отношений с Игнатенко и Примаковым.
М. С. спросил Примакова: «Что там твой Саддам, сбежал уже или еще хорохорится?»
Поговорили. Вступил в разговор Яковлев: «Михаил Сергеевич, надо бы параллельно с Бейкером, который едет на Ближний Восток, послать от вас представителя в регион — чтобы наше присутствие чувствовалось, чтобы не отдавать
Я понял, в чем дело: накануне вечером Игнатенко эту идею мне красочно — а он это умеет — излагал. Примаков, мол, от нее в восторге, и, конечно, послать надо именно его. Потом мне звонил сам Примаков и предлагал уговорить Горбачева. Я мямлил, отнекивался и не обещал выходить с этим на Горбачева: ну разве если к слову придется.
У меня сразу возникло неприятие этой идеи по существу — мельтешить, мельчиться, стараться урвать кусочки американской победы, выглядеть перед всем миром «примазывающимися к славе». Когда шла война, вмешательство Горбачева, вопреки раздражению Буша, в глазах мира было оправдано гуманизмом — избежать новых жертв, разрушений, отстаивать приоритет мирных средств (в духе нового мышления), а теперь эти мотивы исчезли и наши потуги выглядели бы жалко.
Деваться мне было некуда, и я произнес свое возражение довольно резко. М. С. смотрел на меня искоса, задавал неудобные вопросы, но сбить меня ему не удалось. И он сказал: «И в самом деле, чего суетиться? Не солидно будет. Все равно без нас они не обойдутся. Мы свое дело сделали».
Последовало смущенное молчание. А к вечеру мне позвонил Бессмертных и благодарил за то, что я «засыпал» эту идею. Между прочим, об этом эпизоде рассказал ему не без ехидства сам Горбачев.
3 марта
Прошлая неделя оказалась «пестрой». Я воспользовался отъездом М. С. в Белоруссию, куда он направился, чтобы объяснить народу, «где мы находимся», «где он находится», на что собирается ориентироваться (вроде на центризм, в его понимании — это здравый смысл). Опять, как всегда, опаздывает: уже окончательно определились позиции, уже трудно сочетать одни с другими. Впрочем, вчера в узком кругу на своем 60-летии он так проанализировал расклад сил: крайние' с одной стороны — это 25 %, «крайние» с другой стороны — еще 25 %. Остальные могли бы пойти за «центром», т. е. в русле народного самосохранения.
Так вот: я уехал в Успенку… Тем временем кончилась война. Собиралась без меня «персидская чрезвычайная группа» (и без Горбачева) — чистая формальность. 1-го числа явился я на службу. Гора отложенных дел. Приходил британский посол с девицей в юбочке до пупа (выражение моего внука). Предстоит приезд Джона Мейджора — нового премьера.
Потом три часа вел совещание экспертов-ученых на тему: «Если бы я был директором (т. е. президентом)»… Была когда-то такая рубрика в «Литературной газете». Я хотел узнать, что они думают о том, как нам надо поступать в ситуации после громкой победы Соединенных Штатов над Хусейном.
Были два академика — Симония и Журкин, и еще — Брутенц, Бовин, Галкин, Дилигенский, ребята из Международного отдела ЦК — Вебер, Кувалдин, Ермонский, Малашенко, Лихоталь. В общем-то, дилетантство и мало полезного, что стоило бы действительно передать в политику и о чем я без них не догадался бы доложить президенту. Но наиболее все-таки серьезное и дельное у Бовина, Кувалдина и других ребят из аппарата, а не у «чистых» ученых-специалистов.
Записал совещание на пленку.
5 марта