Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург
Шрифт:
Губы помещицы скривились в усмешке, точно у завоевателя, которому побежденные жители на коленях подносят ключи от города; со словами «благодарю покорно» она приняла букет и затем пригласила нас в дом.
Передав поводья коней дворовому, мы стали подниматься по крыльцу вслед за хозяйкой. Она была в длинном платье, однако по мелькнувшей перед моим носом пятке и части щиколотки я живо представил ее ноги во всей их соблазнительности, по достоинству оценил мощь ее бедер, тонкую талию, которая, впрочем, лет с пять уже мало-помалу оплывала жирком, и даже грудь. Разумеется, из этой позиции грудь мне и вовсе была не видна, но
Совершенно увлеченный открывавшимися передо мной соблазнительными видами хозяйки, я пару раз споткнулся.
– Осторожнее, господа! – не оборачиваясь, сказала она, и в голосе ее мне почудились веселые нотки.
Вошли в гостиную, помещица села в кресло и указала нам на диван, на котором лежала комнатная собачонка с красным бантом на шее:
– Присаживайтесь, господа, отдохните с дороги. Кассий, уступи гостям место!
Собачка поспешно соскочила с дивана и, подбежав к хозяйке, уселась у нее в ногах.
Мы с Горновым сели на освобожденный собакой диван.
– Всякий раз изумляюсь, какая умная у вас собака, – сказал интендант. – А много ли нужно ей прокорму?
Лариса Ивановна с удивлением глянула на Горнова, будто только что обнаружила, что и он здесь присутствует, но вместо того чтобы ответить на его вопрос, обратилась ко мне:
– Итак, поручик, что вы хотели сказать?
– Я?
– Вы.
– Да что же я хотел сказать? О чем?
– О моей красоте. С чем именно вы хотели сравнить ее?
– А, вот вы о чем… хорошая же у вас память.
– Не жалуемся. Итак, я жду.
– Ну, я хотел сказать, что вы… что вы отменно хороши. Вот, собственно, и все… – молвил я и, дабы прибавить значительности этим словам, добавил по примеру штабс-капитана Щеглова: – Кха, кха, кха.
– Ах, какая изысканная оценка, – улыбнулась вдова. – Отменно хороши… Не велеть ли подать наливки?
Не дожидаясь ответа, Лариса Ивановна позвонила в колокольчик и приказала тотчас явившейся девке принести наливки.
– Да не обычную неси наливку, а неподслащенную! – распоряжалась вдова. – Уверена, что господа гусары предпочитают неподслащенную!
«Ай да вдова, ай да Лариса Ивановна, – думал я, разглядывая хозяйку, – такой палец в рот не клади. Как это она влюбилась в меня? Или Горнов соврал?» При этом все мои мысли о Елене Николаевне ушли куда-то далеко-далеко, и запах желтых одуванчиков, преследовавший меня весь день, тоже куда-то улетучился.
Дворовая девка принесла наливки и пряников. Все втроем мы выпили по бокалу и закусили пряниками.
В гостиной стоял рояль, и Горнов предложил Ларисе Ивановне сыграть что-нибудь. Та согласилась, но при условии, что мы с Горновым будем петь.
– Пусть Горнов один поет, – сказал я. – У него для этого фамилия подходящая.
Горнов закусил губу после моей колкости, однако, когда вдова заиграла, все-таки запел.
Я в это время стоял у окна и смотрел на пьяного мужичка, который брел по тропинке. Удивительное дело: стоило Горнову сфальшивить ноту, как мужичка тут же вело в сторону, а как только Горнов выходил на ноту правильную, и мужичок тотчас выправлялся. Будто образовалась некая мистическая связь между пеньем Горнова и пьяненьким мужичком: чем сильнее фальшивил Горнов, тем сильнее мужичка уводило
Ужинать решили в беседке в саду – благо погоды стояли в этот вечер прекрасные. Девки принесли всяческой снеди, поставили самовар. Горнов уплетал закуски, живо беседовал на хозяйственные темы со вдовою, а я оказался словно в теньке их разговоров, будто меня здесь и вовсе не было.
«Странною любовью возлюбила меня, однако, вдова. Если и в самом деле возлюбила, – размышлял я, усердно налегая на водку. – Обычно в присутствии предмета своего сердца дама только и делает, что робеет и замирает, помещица же вела села себя совершенно иначе. Будто бы это я был влюблен в нее, а не она – в меня. Да и где она могла видеть меня гарцующего на коне? Опять же – пьеса про житомирского призрака… Нет, что-то тут нечисто».
Несколько раз я пробовал перевести разговор с хозяйственной темы на театральную, дабы выяснить – действительно ли помещица такая страстная поклонница Мельпомены, как утверждал интендант. Однако мои попытки не имели успеха – Лариса Ивановна разговора на эту тему избегала. Это обстоятельство еще больше убедило меня в том, что Горнов мне врал.
«А впрочем, какая разница, если я все равно уж здесь, а помещица и в самом деле весьма аппетитна?» – решил я.
Пришел бурмистр помещицы. Он был довольно высок, но столь узкий в плечах и плоский, что если б его поставили вместо доски в забор и стали бы глядеть не во фронт, а с фланга, то не нашли бы в этом заборе никакого изъяну. Ну, разве что удивились бы невесть откуда взявшейся над забором голове с рыжей бородой. Интендант немедленно завел с бурмистром и с Ларисой Ивановной нудный разговор о закупках фуража и провианта для нашего эскадрона. Мне стало скучно. Скука эта усиливалась еще и тем, что штоф водки был уже пуст, а просить вдову, чтобы она приказала принести новый, я почел не приличествующим для самого начала знакомства.
– А почем тут у вас овес? – спросил я, чтобы тоже принять участие в разговоре.
– Овес? – и помещица, и Горнов, и бурмистр разом вскинули на меня изумленные глаза.
– Да, овес. Что же удивительного вы находите в моем вопросе?
– О, батюшка, об овсе-то еще рано говорить, – сказал бурмистр. – Пока-а-амест он еще поспеет.
– Я понимаю, что еще не поспел. Пока-а-мест, – передразнил я бурмистра. – Но каковы виды на него?
– У нас так говорят, – Лариса Ивановна улыбнулась. – Коли рожь тронется в рост наперед – быть ржи хорошей; а трава – так травам…
– И кто же вперед нынче тронулся?
– Нынче наперед рожь тронулась в рост, – торжественно сказал бурмистр. – Следовательно…
– А снопы, сало и овчины? – перебил я его. – Каковы на них виды?
– Что-что? – с изумлением переспросила вдова.
– Каковы виды на снопы, сало и овчины? – бурмистр стал похож на птицу, держащую большой кусок в клюве и напряженно размышляющую о том, сможет ли его проглотить или же совершенно никак не сможет.
– Да это так наш поручик шутит, – с улыбкой молвил Горнов. – Он весьма далек от сельского хозяйства.