Дневник пророка?
Шрифт:
— Нет! Оно выключено.
— Так включи его! Значит, ты ничего не слышал?
— Нет, ничего.
— Война с Германией! — ответила моя тетушка.
Я сначала как-то не вник в эти слова и удивленно спросил:
— А чего это вдруг?
— Не знаю, — ответила она. — Так ты включи радио!
Когда я включился в радиосеть и услыхал потоки бурных маршей, которые звучали один за другим, и уже одно это необычайное чередование патриотически-добрых произведений мне рассказало о многом.
Я был поражен совпадением моих мыслей с действительностью. Я уж не старался брать себя
Ведь я только вчера вечером в дневнике писал еще раз о предугадываемой мною войне; ведь я ждал ее день на день, и теперь это случилось.
Эта чудовищная правда, справедливость моих предположений была явно не по мне. Я бы хотел, чтобы лучше б я оказался не прав!
По радио сейчас же запорхали различные указы, приказы по городу, передачи об обязательной маскировке всей столицы, и я узнал из всего этого, что Москва со своей областью и целые ряды других районов европейской части СССР объявлены на „военном угрожаемом положении“. Было объявлено о всеобщей мобилизации всех мужчин, родившихся в период 1902–1918 годов, которая распространялась на всю европейскую часть РСФСР, Украину, Белоруссию, Карело-Финскую республику, Прибалтику, Кавказ, Среднюю Азию и Сибирь. Дальний Восток был обойден. Я сразу же подумал, что он, очевидно, не тронут для гостинцев Японии, если та по примеру Гитлера пожелает получить наши подарки».
Так обескураживающе неожиданно даже для Левы началась пред сказанная им война. Своеобразие его характера видно и в концовке приведенного выше отрывка в части Дальнего Востока и Японии. Мимо его пытливого аналитического ума не прошла и эта деталь, которая вполне могла быть «забита» (заслонена) ужасом сообщения о начале войны.
И все же поражает его реакция на сообщение тетушки:
— «А чего это ВДРУГ?»
Не правда ли, странно… Не один месяц он неотступно думал о неизбежной (по его представлениям) войне, лучше специалистов представлял себе срок ее начала, еще, накануне с тревожно бьющимся сердцем размышлял о том, что, быть может, сейчас уже где-то грохочут первые залпы новой войны. И вот на тебе — сообщение о начале войны его удивило, было неожиданным для него… словно он находился до того в состоянии сна, под гипнозом, с отключенным сознанием, когда годами обдумывал положение, когда записывал свои выводы. По меньшей мере странная реакция!
Но так или иначе начавшаяся война была фактом, и все от мала до велика принимали участие в происходящем. Не оставался безучастным и Лева. Кто из москвичей той поры не дежурил в темное время суток, следя за соблюдением светомаскировки и комендантского часа, не га сил зажигательные бомбы?
Лева много думает о происшедшем и происходившем. Мысли его очень ярки, самобытны, хорошо организованы, сформулированы, глубоко патриотичны. Но он не живет настоящим днем. Он снова заглядывает в будущее. И снова его проникновение за пределы настоящего поразительно по степени совпадения с последующей реальностью.
Так, он пишет в тетради XV, страница 20:
Либретто
Часть III
«12 июля. „Газета „Нью-Йорк Пост“ требует вступления США в войну“. Такое предложение прочел я сегодня в газете. Американцы вообще умеют хорошо строить танки и корабли, умеют тратить время на рассматривание закона о нейтралитете, чем воевать, поэтому вступление США в войну против Германии, я думаю, случится лишь тогда, когда сама Германия принудит их к этому. Я имею в виду активные действия фашистов против Американских Штатов, т. е. объявление фашистским правительством войны Америке.
Днем ко мне позвонил Мишка. Мы вышли с ним пройтись по двору и завели с ним разговор о текущем моменте. Я сразу же заметил тень тревоги на Мишкином лице и уже заранее ожидал от него сведений, далеко не приятных.
— Фашисты наш фронт прорвали, — сказал он удрученно. — Многих из командного состава армии арестовали. Может быть, придется сдать Москву.
— Москву? — удивился я. — Кому? Немцам?!
Мишка молчал.
— До этого еще далеко, — сказал я. — Я бы пристрелил этих мерзавцев, которые уже сейчас трепятся о сдаче Москвы! Если ей угрожает даже малая опасность, то нужно укреплять ее, а не скулить о сдаче. Надо вообще думать только о победах, а не о поражениях!
— Ну и дураки будут те, кто так будет делать, — сказал Стихиус (Стихиус — школьная кличка Миши Коршунова. — Ю. Р.). — Ослепят они себя думами о победе и забудут, что могут быть и неудачи. Это их и погубит.
— Проницательный и полный разума человек, будь спокоен, не забудет об опасности поражений, если будет все равно думать об успехах и будет стремиться к ним, — возразил я. — Самое легкое — это сдать город, а нужно его отстоять, потому что, сдав Москву или Ленинград, мы их уже никогда не получим обратно.
— Как же так? — спросил Мишка. — Ведь вышибем же мы немцев когда-нибудь!
— В этом я не сомневаюсь, — ответил я. — Но, перейдя в наступление, мы отвоюем от немцев лишь территории, на которых находились эти города, но самих городов уже не увидим. Я уверен, что фашистские изверги уж постараются над уничтожением таких городов. Таким образом, следует лучше думать о сопротивлении, а не о сдаче.
— Но ведь столичные города обычно не разрушаются врагом, — сказал Мишка.
— Не забывай, что на этот раз мы имеем дело не с людьми, а с варварами, которые плевали на все законы, — возразил я».
И опять приведенная цитата, внесенная в дневник менее чем через месяц после вторжения Германии, блестяще совпадает с тем, что было потом. Опять Лева был прав!
Часть IV
Заканчивается третья неделя войны. Армия изнемогает. Наши войска отброшены на 300–600 километров, ситуация отнюдь не способствует радужному настроению. Но запись от 11 июля в Левином дневнике четко указывает на его поразительную уверенность в успехе Родины. Он пишет: