Дневник путешествия в Россию в 1867 году
Шрифт:
Железнодорожная часть поездки длилась примерно до десяти часов. Затем мы наняли «tarantas» (который имеет такую форму, которую приняло бы старое ландо, если бы почти в два раза удлинить его корпус и убрать рессоры) и в нем тряслись более четырнадцати миль по самой ужасной дороге, какую я когда-либо видел. Она изобиловала колеями, канавами и непролазной грязью, а мостами служили кое-как уложенные вместе неотесанные бревна. Даже с тремя лошадьми нам понадобилось почти три часа, чтобы преодолеть это расстояние.
По дороге мы последовали предложению, сделанному, кажется, г-ном Муиром, и зашли в деревенский коттедж за молоком и хлебом, используя этот предлог, чтобы посмотреть внутри жилище крестьян, а также уклад жизни.
В коттедже, в который мы зашли, оказалось двое мужчин, старая женщина и шесть или семь мальчиков разного возраста. И черный хлеб, и молоко были очень хороши, и было весьма интересно получить
Мы добрались до деревни, находящейся рядом с монастырем, только около двух, и тогда узнали, что, для того чтобы этим же вечером вернуться в Москву, необходимо выехать в три. Соответственно, мы второпях посетили церковь Гроба Господня, и оттуда послали сообщение на почту, чтобы нам запрягли свежих лошадей, которые, как нам сказали, должны были там быть. На этом этапе наши планы нарушились; когда мы вернулись на почту, то увидели, что там не происходит никаких приготовлений,— свежих лошадей не было,— только лишь те уставшие лошади, которые нас привезли, а возница и все присутствовавшие в один голос заявили (шумным русским языком, который смог разобрать только г-н Спайер), что ничего сделать нельзя.
Посему мы покорились судьбе и попросили г-на Спайера пойти с нами в гостиницу и заказать нам ужин, чай, постели и завтрак на три часа утра. Он заверил, что во всем заведении нет никого, кто бы знал хоть слово на каком-нибудь ином языке, кроме русского, и, когда он уехал, оставив нас у дверей гостиницы, мы, совершенно точно, чувствовали себя более одинокими и по-робинзон-крузски, чем ощущали себя за все это путешествие. Мы отправились в монастырь в сопровождении гостиничного служащего, который передал нас в руки русского монаха — самого что ни на есть патентованного, который игнорировал фразы на всех других языках, кроме русского. Ему я предъявил фразу из своего разговорника, смысл которой сводился к «есть ли здесь кто-нибудь, кто говорит по-немецки, по-французски или по-английски?» Эта маленькая фраза стала поворотным пунктом нашей судьбы — нас сразу же представили другому монаху, который прекрасно, но вполне для меня понятно говорил по-французски, и он чрезвычайно любезно посвятил себя нашим услугам — почти, можно сказать, до конца дня.
Он провел нас по церкви Гроба Господня, главным образом представляющей интерес тем, что она точно скопирована с той, что находится в Иерусалиме, а также показал библиотеку и ризницу, которые были очень интересны, однако не содержали ничего особенного или уникального, если не считать имитации страусиного яйца, которое мы увидели в ризнице. Посмотрев через него на свет, через маленькую дырочку в конце, можно увидеть цветное изображение, которое выглядит почти объемным, женщины, стоящей на коленях перед крестом. Уже было время возвращаться в гостиницу на обед, что мы и сделали, после того как сначала договорились с нашим любезным гидом, что позовем его, когда вернемся снова.
По нашему возвращению монах отвел нас к себе домой, где, вместо кельи с черепом, скрещенными костями и проч., мы обнаружили удобную гостиную, в которой происходило чаепитие; в нем участвовали две дамы, мать и дочь, и господин, который, я думаю, должно быть, был их отцом. Дама постарше неплохо говорила по-французски, а помоложе — исключительно хорошо по-английски. Она рассказала нам, что преподает французский в одной из «гимназий» в Москве, и она была явно хорошо образованна и умна. В этой обстановке было очень приятно находиться, но все выглядело так неожиданно и необычно, что казалось почти сном. После чая всем семейством они провели нас по монастырю и показали покои, в которых останавливается императорская семья, когда иногда посещает это место. Среди прочего мы увидели «Вифлеем» — келью, скопированную с того помещения, где, как говорят, родился Господь. Затем монах повел нас через лес посмотреть отшельническую хижину, куда удалился Никон в годину своей добровольной ссылки. По пути назад мы купили в некоем подобии лавки у входа, которую держат монахи, маленькие копии «Богоматери с тремя руками» — большой иконы, находящейся в одной из часовен, которая написана, дабы увековечить явление Девы Марии, увиденной так, как представлено на иконе, с третьей рукой, появляющейся снизу.
В лесу мы увидели «Иордань», «купальню в Вифезде», маленький домик с настоящей купальней в середине и ступеньками, ведущими к ней, и еще один домик или усыпальницу, называемую «Колодец в Самарии», однако «скитная хижина» была замечательнее всего того, что мы видели ранее. Она выглядит внешне как маленький домик, но внутри нее множество
Остальные присоединились к нам в лесу и вернулись с нами обратно, и вскоре после этого, сердечно поблагодарив их за доброту, мы оставили наших новых знакомых и вернулись в гостиницу, снова испытывая чувство одиночества, поскольку знали, что там нет никого, кто говорил бы на каком-либо другом языке, кроме русского.
Но судьба снова оказалась к нам благосклонна: у входа мы встретили хозяина, который со многими поклонами и жестикуляциями представил нам русского господина, остановившегося в этом доме, который говорил по-французски. Он был очень любезен и помогал нам получить все, что мы хотели, и сидел с нами, болтая до полуночи. Хозяин, который, похоже, немного подвыпил и был здорово не в себе, также постоянно наведывался к нам, чтобы пожать руки и заверить в своей дружбе. Он был, как сообщил нам русский господин, дворянином, хотя и невысокого звания, и потерял свое состояние, примерно миллион рублей, каковое несчастье и повредило его рассудок. Последняя наша беседа с ним произошла, когда он зашел, чтобы предоставить нам счет, который он умолял нас оплатить заранее, поскольку мы уезжали спозаранку. Он выписал его карандашом на клочке грубой бумаги, громко выкрикивая различные пункты, перед тем как внести их в счет, а затем передал его мне, чтобы я посчитал общую сумму. Я это сделал, добавил дополнительный пункт «за труди» — «for service», и, получив деньги, он поднялся, поклонился иконе, висевшей в углу комнаты, осеняя себя крестом, затем схватил Лиддона за руку, расцеловал в обе щеки, а потом поцеловал ему руку; мне пришлось подвергнуться такой же нежной процедуре прощания, и, наконец, он покинул нас, предоставив наслаждаться по мере наших сил и возможностей оставшимися тремя с половиной часами, которые были уменьшены еще до двух с половиной часов нашим русским знакомым, который зашел побеседовать на прощание.
Нас разбудили в три, и после завтрака, тщетно прождав prelodka, мы отправились на ее поиски: мы встретили ее, когда она выезжала со двора «Почты», и в четыре отправились в путь — еще три часа тряски, которую несколько облегчило и скрасило зрелище прекрасного рассвета и музыка колокольчиков на повозке, которая почти всю дорогу следовала позади нас.
В Москве нас ждал г-н Пенни, который собирался взять с собой Лиддона и представить его аббату [10] , с которым мы ранее имели продолжительную беседу. Затем мы еще раз посетили Двор, а потом детский приют. Директора на месте не оказалось, поэтому мы не смогли посмотреть все; кроме того, многие из детей постарше находились в деревне, поэтому нам удалось в основном лишь увидеть длинную череду гигантских коридоров, полных кроватей, нянек и бесконечного количества младенцев. На вид все маленькие дети были чистыми, ухоженными и счастливыми. Вечером мы поехали в Петровский парк и побыли там короткое время, слушая военный оркестр.
10
В оригинале пропущено.
Праздничный день в Троице, ради которого мы остались в Москве и ждали его как великого зрелища,— надежда, обреченная на разочарование. Епископ Леонид обещал взять нас в церковь и провести в помещение, примыкающее к алтарю, где мы были раньше, но нам так и не удалось его найти. Мы прошли в церковь, но практически ничего не смогли увидеть, хотя нам и удалось попасть в помещение, находящееся с противоположной стороны от прежнего, поэтому через некоторое время я снова вышел и пошел один на другую сторону. Здесь, используя любую возможность, чтобы продвинуться вперед, я пробрался сквозь толпу в ту комнату, в которую нас обещал провести епископ. Здесь я оказался в чрезвычайно исключительном положении: единственным человеком в светской одежде среди толпы епископов и священнослужителей.