Дневник самоходчика
Шрифт:
Толчок в спину — вперед! Включаю с места первую ускоренную и оглядываюсь на Петрова: наводчик, вскочив с ногами на круглое откидное сиденье и высунувшись по грудь из люка, вертит головой, внимательно следя за воздухом. Вот ботинок наводчика тянется к моему правому плечу (ТПУ сейчас неудобно: болтается на груди твоей переключатель, и нужно каждый раз передвигать на нем кнопку, чтобы перейти с передачи на прием и наоборот). Хорошо, что есть другой, более простой и надежный, способ общения между членами экипажа в бою. Гоню машину через поле и напряженно жду условного пинка. Едва носок ботинка касается моего правого плеча, самоходка круто бросается вправо и несется во всю мочь. Ее встряхивает сильным взрывом, звякают по броне осколки — и только. Промазав и в третий раз, настырный ас угомонился и исчез: должно быть, нечем стало кидаться.
— Ну, брат Петров, если бы не ты… костей бы наших на этом поле не собрали б… — стараясь держаться спокойно, медленно заговорил наш командир, но
Мы со злостью, долго и без помех бьем в черную опушку, пока Кузнецов не получает приказа по рации отойти на окраину села, дымящегося на левом краю поля. Несколько хат, подожженных во время боя немецкими снарядами, уже почти догорели. Объезжаем стороной освещенные пожаром места, чтобы не обнаруживать себя: болванки сюда еще прилетают, хотя и реже. Наступила желанная темнота. Напряжение постепенно спадает, и глаза начинают слипаться от усталости, но трансмиссионного отделения и сегодня не миновать. Встряхиваюсь, рассовываю по карманам комбинезона гаечные ключи и щуп для определения величины зазоров и вылезаю наружу. Петров уже открыл оба трансмиссионных люка, чтобы дать хоть немного остыть коробке и фрикционам, я тем временем тоже остываю, стянув комбинезон до пояса и расстегнув все пуговицы на гимнастерке. Но вечерней прохлады не чувствуется: воздух тепел и задымлен. Вскоре является Корженков, и мы, привычно переругиваясь, то висим по очереди над одной из капризничающих лент, то одновременно над обеими, подсвечивая себе переноской.
Приплелись к машине наши «бездомные» ребята, принесли в котелках ужин. Вместе веселей.
Под Дергачами впервые побывали в ночной танковой атаке. Какой-то кошмар с фейерверками. Перед глазами — вспышки выстрелов, после которых наступает кромешная тьма, чтобы снова и снова неожиданно ослепить тебя огнем. И тебя все время одолевает жуткая боязнь: как бы не «засесть». Напрягая слух, ловишь по ТПУ отрывистые команды своего командира и стараешься изо всех сил выполнить их как можно точнее. А над землей, на разной высоте, перекрещиваясь во всевозможных направлениях, стелются разноцветные трассы пулеметных очередей, проносятся более крупные светляки трассирующих снарядов. Должно быть, сверху или со стороны это выглядело даже красиво.
А утром, минуя сожженное дотла селение, увидели мы слева, на бугре, на пепелищах двух хат, расположенных метрах в пятидесяти, если не ближе, друг от друга, две сгоревшие тридцатьчетверки: одну — нашу, вторую — черную, с немецким крестом на башне. Орудия танков наведены в упор, у обеих машин по аккуратной круглой пробоине на башне. Какая подлость — бить исподтишка, приняв чужое обличье! Но даже это не спасло бандитов от расплаты. Склоняю голову перед неизвестным экипажем, который сумел в суматохе и горячке танкового боя опознать и обезвредить фашистскую гадину, затесавшуюся под прикрытием ночной темноты в наши боевые порядки и безнаказанно жалившую наши боевые машины. Выручая товарищей, бдительный и мужественный экипаж заплатил, должно быть, за это самой дорогой ценой…
Противник снова «драпает» — преследуем его по пятам. Узкая дорога; мелкая, въедливая пыль, подолгу висящая над проселками неподвижным длинным желтоватым облаком, даже если промчится одиночная автомашина или пройдет танк. И устоявшийся, невыветривающийся запах гари.
Поворот — и сразу довольно крутой подъем, ведущий к тесному проезду в эскарпе. На обочинах фанерные таблички: «Мины!» Круглые черные железные диски и деревянные ящики противотанковых мин встречаются чуть ли не на каждом шагу по обеим сторонам большака, противопехотной мелочи и счету нет. Наверное, какой-нибудь немецкий УР (укрепрайон). СУ взбирается, натужно ревя, по изогнутой влево дороге. Уже хорошо видны отодвинутые в стороны ежи, поломанные крестовины с колючкой. И вдруг из прохода выскакивает навстречу, словно угорелый, грузовичок-полуторка. От неожиданности, а больше из-за боязни раздавить его, сбрасываю газ. Двигатель глохнет, и самоходка начинает сползать вниз. Ухватившись за рычаги, откидываюсь назад и тяну их изо всех сил на себя, но машина (проклятые ленты!) продолжает, набирая скорость, уже не ползти, а катиться через обочину в поле. Прямо передо мной, как раз посередине широких гусеничных следов, отпечатавшихся на пыльной земле, выныривает из-под днища черная мина. По занывшей от напряжения спине пробегает жутковатый холодок. Ф-фу, остановилась наконец дура! С минуту пережевываю происшествие. А сверху в люки заглядывают бледные лица «пассажиров». Ребята с облегчением хвалят водителя и тонко острят по поводу своего недавнего испуга. Заведя мотор, возвращаюсь точно по своему следу на дорогу и медленно, на первой, ползу вверх. Цель уже близка — и снова из проезда вырывается, вздымая клубы пыли, грузовичок, на этот раз набитый солдатами. Скатывание повторяется, но сидящие на броне, уже умудренные опытом, ссыпаются, словно горох, на дорогу и отбегают подальше, а мы, съежившись в ожидании взрыва (хоть бы не фугас!), спиной вперед пересекаем обочину — роковую черту между жизнью и смертью — в новом
Потом был крохотный хуторок в две хаты, левее которого остановилась в полном одиночестве наша машина. Из попутчиков с нами остался только один разведчик. Огромные диски подсолнухов висят вровень с крышами хатенок, повернувшись в сторону невысокого солнца. Стоим на картофельном поле, перед большой округлой котловиной с пологими склонами. Обзор отличный, и ниоткуда не стреляют. На противоположной стороне котловины — редкий лесок. Связи ни с кем нет. Ведем круговое наблюдение. Вдруг километрах в полутора впереди ожило, казавшееся нам пустынным, дно котловины. Маленькие человеческие фигурки, пригибаясь, падая и снова вскакивая, неровными цепями неуклонно приближались к леску. Лениво вздохнувший ветер принес издали протяжное, похожее на тихий стон «а-а-а!» — это загремело над полем боя страшное для врага «ура!» нашей пехоты, идущей в штыки.
Сердце мое забилось неровными толчками.
— Что будем делать, Петр?
— Поддержим, — отвечал Кузнецов и приказал бить осколочными через головы наступающих.
После нескольких выстрелов по лесу примчалась невесть откуда тридцатьчетверка, красиво тормознула рядом с нами и заглушила двигатель. Высунувшаяся из башни голова в танкошлеме крикнула:
— Видели впереди «Тигра»? Глядите в оба!
Танк умчался, и снова мы одни.
Петр приказал подать машину вперед — вниз по склону, чтобы не маячить на фоне неба. Заняли новую позицию — и недосчитались Бакаева. Исчез бесследно. Ничего не понимая, мы только молча переглянулись. Командир и наводчик почему-то повернулись, стоя на своих сиденьях, и стали смотреть назад. Опустив клин своего люка, протискиваюсь между пушкой и наводчиком к квадратному люку и выглядываю: на том месте, где недавно стояла наша машина, молниеносно развернулась к бою батарея 122-миллиметровых гаубиц и после трех пристрелочных выстрелов открыла беглый огонь по тому же леску. На душе сразу стало поспокойнее, и я уселся на свое место. Через пять минут в квадратном люке появилось сконфуженное круглое лицо нашего замкового виновато помаргивающего глазками. Держась одной рукой за живот, Бакаев полез в свой правый задний угол боевого отделения. Лапкин презрительно скривил губы и молча показал земляку увесистый, похожий на кувалду кулак. И снова все занялись наблюдением.
На счастье Бакаева, командира, да и остальных, в эту минуту занимало другое: из низины, спотыкаясь и смешно размахивая руками, бежал прямо на гаубичную батарею солдат. Когда он поравнялся с нами, я успел разглядеть его злое и одновременно испуганное лицо со впалыми щеками, поросшими редкой щетиной. Боец что-то кричал на бегу, беззвучно открывая рот: из-за непрерывного грохота четырех пушек ничего нельзя было расслышать. С разрешения командира я отправился на батарею, чтобы узнать, в чем дело.
Вот солдат, хватая широко разинутым ртом воздух, вбежал в расположение батареи и, остановившись рядом с артиллерийским офицером, крикнул, задыхаясь:
— Куда же вы… по своим… мать-перемать… бьете?! Фрица в лесу уже и духу нет…
Бледный, несмотря на запорошенное пылью лицо, по которому сбегали из-под пилотки капли пота, оставляя грязные полоски, с вытаращенными глазами, он неловко подергивал правым плечом, поправляя сползающий ремень винтовки с примкнутым штыком, а занятый своим делом комбат, не обращая на гонца внимания, возможно просто не слыша его, прижимал к уху трубку полевого телефона и с упоением продолжал выкрикивать команды, пока солдат не дернул артиллериста непочтительно за рукав и не проорал, приподнявшись на носках, в полуоглохшее от пальбы ухо:
— По своим бьешь!
Старший лейтенант с досадой посмотрел сверху вниз на бойца и, продолжая держать правую руку поднятой вверх, громко скомандовал:
— Пр-рекратить огонь!
И сразу стало очень тихо. Пехотинец с сознанием исполненного долга неторопливо затрусил обратно. На тощем заду его смешно топорщились на ходу большие складки слишком просторных шаровар.
Вернувшись к машине, подсаживаюсь к усатому старшему сержанту из полковой разведки, который удобно устроился среди картофельной ботвы, привалясь спиной к кормовой броне. Вскоре к нам присоединился еще Петров. Свернули с наводчиком по изрядной самокрутке. У меня это получается медленно и плохо: не освоил техники. Веселые улыбки вызывает у опытных курцов то, что кручу цигарку не от себя, а на себя, что при этом накручиваю лишнюю бумагу. Недослюнишь газету — расползается по шву вся твоя работа и просыпается драгоценная махорочка, переслюнишь — лопнет размокшая бумага. И начинай все сначала. Покуривать начал несколько дней назад, делая одну-две затяжки из толстенной братской самокрутки, которую заготавливал кто-либо из экипажа перед самой атакой и пускал ее по кругу. Это как-то сближает нас всех, и начинаешь чувствовать себя уверенней и спокойней…