Дневник Саши Кашеваровой

Царева Маша

Незнакомая женщина, красивая, молодая и, должно быть, не глупая, раз осилила карьеру в юриспруденции. И раз некогда такой мужчина, как Олег, решил сделать ее константой своей жизни.

У меня не было ни одной причины ее недолюбливать.

Благороднее было бы любоваться издалека.

Мне кажется, что совет сесть на берегу и посмотреть, как они плывут мимо, – это призыв не к терпимости и даже не к терпению, а к отстраненному взгляду на мир, который позволяет видеть картину более целостной. Мне удивительно, что многие взрослые и вроде бы неглупые люди воспринимают мир примитивной системой, «чуваки с бумерангами» ждут все время, когда некто будет наказан за проступок, а самые ретивые мечтают о роли бумеранга. Я никогда не верила ни в систему «преступление и наказание», ни (тем

более!) в некие высшие силы, которые сидят с зашитым в плюшевую голову категорическим императивом и кого-то щелкают по носу кнутом, а кому-то выдают свежие тульские пряники. Каждый поступок каждого конкретного человека мне кажется просто вписанным в некую траекторию, еще не прожитая линия которой становится отчетливо видна, если более пристально взглянуть на уже пройденную. Какой-то странный поступок – это не бумеранг, который просвистит в опасной близости над ухом или и вовсе снесет голову, если не поостеречься. Это просто очередной шаг по натоптанной дороге, и не надо быть ясновидящим, чтобы разглядеть ее очертания.

15 мая

Путешествие с мужчиной – тоже иллюзия. Иллюзия, что вы примеряете на себя совместную жизнь. Узнаете друг о друге какие-то сакральные подробности – в каком тембре она похрапывает под утро, не бывает ли у него приступов агрессии, когда будильник пиликает на два часа раньше, чем он ожидал, можете ли вы вообще провести рядом несколько часов подряд. Помню, секретарь нашей редакции, прехорошенькая Любочка, однажды на полном серьезе сказала о каком-то типе, который вывез ее на пару недель к морю-океану:

– Теперь я понимаю, что хочу от него детей. Мы уже вместе прошли через многое, я его видела в разных ситуациях и могу ему доверять.

У нее было такое выражение лица, когда она это говорила, словно они вместе прошли вторую чеченскую войну, а не две недели стодолларовых ужинов в пляжном лобстер-баре.

– Когда мы летели туда, наш самолет попал в грозу, и я видела, как ему страшно и как он сдерживается, чтобы мне это не показать.

– Да уж, кремень, – не выдержала я. – Если двадцатилетняя девчонка прочла страх на его лице, видимо, «сдерживался» означает, что он не стал орать: «Мы все погибнем!» и просить у стюардессы памперс и парашют.

– Ты просто циничная, и это отвратительно, – влюбленная Любочка не обиделась. – Мы ездили на экскурсию на коралловый риф, и закончилось топливо. Мы провели четыре часа, болтаясь в открытом море. Но это все фигня. Главное – постоянное присутствие. Двадцать четыре часа, не меньше. Мы живем в одном ритме, думаем в одном ритме.

– Надо модернизировать поговорку, – предложила я. – Мы прошли огонь, воду, медные трубы и пятизвездный отель на Мальдивах.

Любочка покрутила пальцем у виска, и через несколько недель нанятый риелтор нашел ей уютное гнездышко в Крылатском, куда она въехала вместе со своим идеальным мужчиной, который не закатывает истерику ни в грозу, ни в открытом море. Еще через несколько недель она заявилась в офис с безалкогольным французским шампанским: «Девочки, на моем тесте две полоски, я так счастлива!» Все лето Люба маскировала округлившийся живот шелками и все еще пела баллады о том, каким продуманным шагом было ее падение в пропасть под названием «залететь от мужика, которого знаешь без году неделя». Ну а потом родился сын, и конечно, началось. Жизнь с новорожденным – это вам не разовый стресс с романтическим душком – когда черное небо линуют золотые молнии, самолет болтает, ты думаешь, во-первых, о чем-то возвышенном и вечном, вроде цельная ли у человека душа и возможно ли пройти через несколько инкарнаций, сохранив непрерывность сознания, а во-вторых, о том, что надо держаться изо всех сил, чтобы не наблевать при любимой девушке в бумажный пакет. А то самолет болтает, и наполненный халявным игристым вином желудок возмущенно подступает к горлу. Или стресс, когда ты болтаешься в бескрайнем синем море, и капитан катера, готовый провалиться в Марианскую впадину из-за того, что забыл заправиться, предлагает тебе очередную бутылку охлажденной минералки, а ты отказываешься, потому что тебе нравится чувствовать соль на губах и представлять себя Мартином Иденом. Это другой стресс, его почти все умеют прожить красиво.

Маленький же сын плохо ел и плохо спал, у него были проблемы с кишечником, ему было все равно, что в нескольких метрах от него

тщетно пытается выспаться самоназванный Мартин Иден. Мужчина стал бледным и раздражительным, все чаще грубил, а однажды сказал, чтобы Люба с сыном выметались спать в детскую, потому что так дальше жить невозможно. Любочка с удивлением поняла, что две недели, прожитые в хорошем отеле, где незаметный услужливый персонал ежедневно меняет белоснежные полотенца на еще более белоснежные, не значат ничего. Это просто пауза, рай, где четыре раза в день по расписанию в твой клюв приносят свежие креветки и нарезанные кубиками санитарно обработанные фрукты. Ничего не надо делать, ни о чем не надо думать, не существует конфликтов, кроме – смотрим ли на ночь новый фильм Вуди Аллена или очередную серию «Хауса». Не существует раздражителей, кроме саднящей кожи на плечах, на которую ты забыл нанести с утра защитный крем. Ничего не существует, только пахнущая пляжем и соленым бризом кожа человека, которого ты обнимаешь, и синее море, отражающееся в его глазах.

Сыну еще не исполнился год, когда Люба переехала обратно к родителям. Ее ожидал банальный московский квест – выживание матери-одиночки.

Поэтому когда Лера сказала: «Неделя – это, конечно, мало, но все же кое-что. Ты узнаешь его получше. И надеюсь, поймешь, что тебе делать с ним рядом нечего!», я только рассмеялась ей в лицо.

Нет, кое-что я о нем все-таки узнала.

Во-первых, он умеет говорить с персоналом в такой интонации, что перед нами словно по волшебству разворачиваются скатерти-самобранки. Он не хамит, не повышает голос – просто умеет выдать в эфир вкрадчивую нежность такого сорта, что все сразу понимают – чуть что не так, и в этом человеке проснется Зевс-громовержец.

Во-вторых, он не умеет просыпаться без музыки – его будильник запрограммирован то на garbage, то на u2. Услышав первые аккорды, он отбрасывает одеяло и плетется в душ, не открывая глаз, стараясь соблюдать траекторию, но все-таки периодически сшибая углы. А еще он пританцовывает, когда зубы чистит, и это забавно – взрослый же мужик.

В-третьих, он боится морских ежей. Рассказал, что однажды, на Мальте, кажется, наступил на ежа, ногу раздуло так, что она перестала помещаться даже в пляжные шлепанцы, отпуск был испорчен. Поэтому теперь, едва увидев сквозь маску для снорклинга что-то темное на дне, он начинает вести себя так, словно в радиусе пяти метров появился плавник акулы-людоеда.

В-четвертых, он (как, впрочем, и я сама) предпочитает ночной образ жизни. Ему жалко терять ночь, душную, ароматную, с мерцающими звездами и желтым глазом луны. И жалко упускать рассвет – проспать такое чудо. А вот к палящему солнцу мы оба особенных сантиментов не испытывали.

В-пятых, он тоже любит Питера Хега и Таму Яновиц.

В-шестых, если бы я отпустила на волю саму себя и не запрещала себе чувствовать, и если бы я была при этом лет как минимум на десять младше себя настоящей, с ампутированным опытом, воспринимающей компромисс как степень близости, это могла бы быть любовь.

Но поскольку я противник теории «если бы», то что об этом и думать.

Мы поселились в бунгало с псевдосоломенной крышей, у нас был свой садик с пальмами и тряпичными шезлонгами, кусочек своей ненастоящей жизни. Огромная кровать, на которой при желании поместились бы еще три парочки, песок под ногами похож на дорогую пудру мельчайшего помола, и вечерние звезды, которые кажутся такими обманчиво доступными.

18 мая

Рассматривала в огромном зеркале местного спа-салона свое лицо. Бывает так – не подозреваешь о наличии зеркала, случайно бросишь в него взгляд и отшатнешься. Неизведанный феномен – почему собственное отражение, неожиданно возникшее перед глазами, воспринимается столь пугающим.

Одна знакомая сказала, а мне почему-то запало в душу. Ей сорок два, и она позвонила мне, вернувшись с встречи выпускников.

Почти цитирую.

Раньше, говорит, для меня лучшим комплиментом было: «Как же ты изменилась!» Мне так хотелось быть взрослой, принадлежать другому миру, и чтобы все это замечали. Двадцать лет назад я перед такой встречей сделала стрижку и купила туфли на каблуках. А одна одноклассница посмотрела на меня хитренько и говорит: «А Панина наша совсем не изменилась!» И так обидно стало, хоть плачь.