Дневник смертницы. Хадижа
Шрифт:
— Хадижа.
Как он смотрел на меня, как будто хотел снять с меня кофту. У меня от стыда щеки загорелись. Наверное, мне кажется, решила я. Он же на Сабрине хочет жениться. Зачем ему так на меня смотреть?
— Красивые девушки учатся у вас в университете, — сказал он.
Не знаю, что Сабрина в нем нашла. Я с ближины заметила, какой он старый. Ему уже лет тридцать, наверное.
— Ну что, девочки, куда поедем? В кафе-ресторан или на море? — спросил другой.
У меня так застучало сердце, на всю машину было слышно.
— Пустите меня, мне
— Девочки, какой домой? Пойдемте, мы вас обижать не будем. Смотрите, какие мы добрые.
— Откройте, да, дверь! — крикнула я.
Он еще так отвернулся от меня, как будто не слышит.
— Остановите, сказала же!
Они снова не стали поворачиваться и делали вид, что ничего не происходит. Я посмотрела вниз и увидела у того, который сидел за рулем, сзади на поясе пистолет. У нас весь город с пистолетами ходит, но я все равно испугалась. Я же не знала, что они с нами сделать хотят. Я стала дергать ручку, но дверь была заблокирована.
Сабрина просто сидела и смотрела себе на колени. Я хотела, чтобы она посмотрела на меня, но она специально не смотрела.
— Сабрина, что у тебя подруги такие нервные? — спросит тот, который на ней женится. — Ты где ее взяла? Она сельская, что ли? Отвезем мы вас домой, давайте сначала посидим, поговорим как люди. Чё спешить? Куда спешить?
— Остановите свою машину, сказала же! Меня тетя ждет! — закричала я.
— Эй! Что кричишь? Рот свой закрой. Алишка, останови ей, да, пусть идет, — сказал он тому, кто был за рулем.
Они остановили машину, я быстро вышла из нее, а Сабрина осталась.
Когда я закрывала дверь, специально посмотрела на нее. Она сидела красная и не поднимала на меня глаза. Зачем она осталась? Как ей не стыдно?
Если до бабушки дойдет, что я сидела в чужой машине, она приедет и заберет меня.
Я пришла домой как ни в чем не бывало. Тетя не заметила, что я нервничала, хотя у меня тряслись руки. Если бы на ее месте была бабушка, она сразу бы поняла, что что-то случилось.
— Хадижа, это ты? Иди шурпу есть, — позвала тетя из кухни. — Сегодня много работы, вечером к Вагабу гости с работы приходят.
Я резала салаты, балык, раскладывала на тарелки, не поднимая от работы лица. Зачем я села в эту машину? У меня так уже бывало — когда я хочу одного, а делаю другое. Моя голова говорит мне, как правильно, а я как будто слышу, но все равно делаю, как неправильно, хоть я и знаю, что так нельзя. Может, у меня раздвоение личности? Миясатка один раз рассказывала тете про их бывшую соседку, которая говорила, что сама она из Египта, а ее предки — фараоны. И все ей верили, потому что она жгла у себя дома палочки со специальным запахом и держала фигурки пирамид. Потом оказалось, что она на самом деле аварка из одного горного села и у нее раздвоение личности. Может быть, у меня тоже такое?
Я всю ночь спать не буду. Как я могла так себя опозорить? Хоть бы дядя не узнал. Они отвезут меня назад в село, потому что, получается, их я тоже опозорила. Какой стыд на мою голову!
Если честно сказать,
— Наида с Мадиной из второй группы, я слышала, говорили, что Хадижа Хасанова — сельская, у нее вкуса нет, она как сорока — все блестящее на себя надевает, такие блестки уже давно не в моде.
Эти Наида с Мадиной сами такие. Они только ходят и про всех сплетничают, у одних выведывают, другим передают. Вечно стоят шушукаются, шепчутся, глазки всем парням строят. Но парни на них внимания ни грамма не обращают, потому что одна толстая, а у другой нос кривой. Клянусь, если бы у меня были такие ноги-бутылки и такой нос, который тень на землю даже бросает, я бы дома сидела, никому бы не показывалась. Надела бы на себя черный мешок и хиджаб, как наша соседка с пятого этажа. Астагфирулла, зачем я ее вспомнила!
А эта Буталибова тоже всегда так радуется, когда про кого-то что-то плохое скажут. Ее маленькие глазки сразу бегать и блестеть начинают. У нее столько угрей на носу, кожа всегда жирная и волосы жирные. Я брезгую с ней рядом сидеть. Когда она мне что-то дает, мне противно из ее рук брать. Этим я в тетю пошла, она тоже всем брезгует — когда кто-нибудь выпьет из стакана, она вторая ни за что пить не будет.
Ничего, подождите, сплетницы проклятые. Настанет зима, я в норковой шубе приду, все от зависти сдохнете. Я уже смотрела эту шубу. Она висит у тети в шкафу в спальне под целлофаном. Шикарная.
У нас на курсе есть одна девушка, с ней никто не хочет общаться, потому что она тихоня и на ней всегда вещи бедные. Один раз к ней другая подходит, берет двумя пальцами ее куртку и говорит:
— Это, что ли, настоящая замша?
Клянусь, я бы встала и плюнула ей в глаза. Хайванка такая — какое право имеешь мою куртку своими грязными пальцами трогать? Клянусь, так бы я сделала, если бы это была моя куртка. Они знают, я так сделаю, поэтому мне в лицо никто не говорит, что я сельская. Пусть только попробуют, посмотрим, что будет. Тетя правильно мне говорила, что только по одежке в нашем городе принимают.
Может быть, Сабрина — все-таки порядочная? Скорее бы она замуж за этого из джипа вышла, чтобы уже никаких упреков к ней не было. Тогда тетя ничего не скажет.
К дедушке в селе тоже гости приходили, но они кричали, веселились, на чунгуре играли, песни пели, а эти сели, молчат, едят, редко-редко что-нибудь говорят, смотрят как быки, если навстречу им по дороге в красном идешь. Мы с тетей быстро заходили к ним в комнату с подносами, ставили тарелки на стол и бесшумно выходили. Я даже глаза от подноса боялась поднять, такие эти люди были важные и, честно скажу, неприятные. Один — лысый, с большой головой, смотрит, клянусь, как волк из подо лба. Глаза у него — голубые, в красных венках. Один раз он на меня посмотрел, я чуть поднос не уронила. Другой — маленький, черный, усы у него. Третий — тоже лысый, еще потный и красный. Они пили коньяк из красивой бутылки.