Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А

Федотов Лев Федорович

– Все благополучно, – ответил я утешительно.

Она открыла буфет и что-то стала там творить.

– Вот и приехал! – сказала она. – Прямо не верится!

– То же самое, как и мне, – лаконично ответил я.

– Ты, видимо, недавно пришел?

– А что?

– Да я только что звонила, и никто не подошел.

– Так это ты звонила? – удивленно переспросил я.

– А ты, что, не подошел? Что же это ты? А я думала, никого нет!

Я выпотрошил свой чемодан, отдал Рае рис и оставшиеся сладости, а остальное уложил по своим местам.

– Поставь

его под кровать, – предложила моя сестричка. – Там он будет более скромным! – И я сунул свой чемоданишко под кровать, за спадавшие края покрывала.

Я был прямо как во сне! Мой праздник уже начал разворачиваться. Не хватало еще только Мони и их дочурки.

– Ну, пойдем в кухню! Я там буду стряпать к обеду, а ты мне рассказывай, как у вас там дела! Гляди, не утаи только ничего! – сказала мне Рая, таща за собою меня чуть ли не за руку.

В ее маленькой кухоньке, отгороженной от остальных частей общей кухни, стоял стол. Она стала что-то проворить на нем (не помню уж, что именно), расспрашивая меня о моих разных делах.

– Ну, а рисунки свои какие-нибудь ты привез? – спросила она.

– Привез кое-какие.

– И ты молчишь? Это мне нравится! Вот тоже! А ну, тащи их быстро сюда!

Но в это время я увидел, как с шумом раскрылась наружная дверь, и вместе с морозным паром в кухне появились какие-то смертные. Боже мой! Это были Моня и его чадо! Ура!

Оба они были только что с морозу, так что, глядя на них, покрытых снежком, самому, казалось, становилось холоднее. Эммануил был одет легко, Трубадур же была потяжелее: на ней было мохнатое короткое пальтишко, круглые пузатые варежки и точно такая же шапка.

– А, Лева… – негромко протянула она, подходя к нам. Глазенки ее весело сверкали, и она в своем одеянии казалась каким-то кругленьким, маленьким медвежонком.

С нее стянули мохнатое одеяние, и она превратилась в истинную Нору, румяную от морозного воздуха, с ровными, светлыми, почти золотистыми волосами, с слегка вздернутым носиком и сверкающими голубыми глазами, излучающими какой-то необъяснимый теплый и дружественный блеск. Да это и не странно, ведь глазами она полностью походила на своего отца. Она, щурясь, смотрела на меня, как на чудо! Даром, что давно не виделись.

Моня тоже освободился от верхнего уличного одеяния и вышел к нам в кухню. Тут у нас пошли дружественные беседы. Смотря на эту замечательную тройку, я произнес:

– Давно я вас всех вместе не видел!

Трубадур сбегала в комнату и приволокла оттуда какую-то куклу и цветной бумажный стаканчик. Положив это на стол рядом со мною, она снова ускакала обратно.

– Вот смотри, какая кошечка! Она из ваты! – обратилась она ко мне, показывая мне картонное животное, обклеенное ватой. – Она хорошая?

Я, конечно, в этом не сомневался и дал твердое на это согласие. Когда она снова умчалась, Моня, смотревший на занятия своей дочурки, сказал мне, улыбаясь:

– Видишь? Это тебе она все носит!

– Да! Лева! А где же рисунки? – спросила

Рая. – Идем, покажешь нам! – И мы отправились все в комнату.

Я вытащил на свет свою серию о церквушке и, предупредив зрителей, что это еще не полная серия, вручил им свои творения. Рая поставила их всех на крышку пианино и пристально стала вглядываться в них. Она указала мне на ошибки в некоторых местах, и я увидел, что глаз художницы ее не подвел, так как ее замечания были действительно правильны и обоснованы. Она особенно похвалила последний рисунок – вид на внешний вход в подвалы, указав на реальность и правильность расположения световых потоков и теней.

Вернувшаяся Поля и сама хозяйка окончили приготовления к обеду, и мы уселись за круглый обеденный стол у окна. Нора уплетала свои маленькие порции в соответственно уменьшенном сервизе.

Подобную картину в Москве я только мог наблюдать у Гени, когда питалась его наследница Софа.

Во время обеда к нам явилась соседская дева под названием Лидия, лет 11–12 от роду. Именно она так нескромно и агрессорски (так! Изд.) кричала через стену. Впоследствии оказалось, что она большая болтунья, сплетница, и мне было не очень приятно видеть, как моя близкая невинная родственница Трубадур находилась под более старшей ее рукой.

Обед мне показался божественным, тем более что последний раз я по-человечески питался еще в Москве.

После обеда Леонора и ее соседка выволокли различные книжки и игрушки, расположившись на диване.

– А знаешь? – тараторила Нора. – Я тебя даже сначала издали и не узнала совсем! Смотрю и думаю, кто же это такой? А потом подошла и вижу, что это ты!

Немного погодя, она указала на стену, рядом с зеркалом:

Это моя стенгазета «Ракета»! Мы ее с папой делаем!

И я увидел висящий тетрадочный двойной лист с кривым названием и наклеенными картинками.

– Давай рисовать, а? – предложила вдруг моя собеседница.

– Что? – рассмеялась Рая. – Обрадовалась, что к тебе художник приехал?

– Ага, – откровенно призналась не смутившаяся Леонора.

Мы уселись за обеденный стол, и, откинув скатерть, я принялся запечатлевать вид, который я видел сегодня на улице. Цветными карандашами, данными мне Норой, я кое-как изобразил площадь и Исаакиевский собор.

Мои зрительницы сейчас же узнали его, хотя карандашами я не мог в достаточной степени вложить в него сходства с настоящим собором.

Я узнал от Раи, что скоро нужно будет собираться, чтобы идти на встречу Нового года. Встреча должна была быть у профессора-скрипача, их близкого друга Струве. Вместе с Полей Рая в кухне приготовила багаж, который остался там ждать своей участи. Лиду вскоре позвали, и она ушла. Моня должен был куда-то уйти и уже оттуда приехать на новогоднюю встречу, поэтому он прилег на диван.

– Ну, проиграй-ка нам свой «аидовский» марш знаменитый! – проговорил он.

– Да, верно! Ведь мы, как-никак должны услыхать тебя, как говорится! – сказала Рая.