Дневник. 1918-1924
Шрифт:
В газетах возвеличивают победу турок после двадцатиоднодневного боя. Несмотря на вероятность известий, я польстился познакомиться с ними подробнее.
Дома прочел комедию L'allure de Jonarre. Слишком неподвижна, тема долга для русского человека малопонятная, религиозные основы слишком затуманены приторным схематизмом, два последних акта — «из другой оперы».
Солнце. Снова слишком сладкий сон, взбаламутивший пол-утра моего. Разочарован в декорациях «Раймонды». Особенно досадно, что я слишкомрабски скопировал портал с гравюры Лапорта. Пустынен и в расцветке.
С 1 ч. репетиция была «Пиковой дамы». Костюмов нельзя
Альбер вернулся с Лахты и зашел к нам с внуком, который стал совсем благородным, но все же диким, насилу уговорил съесть рисовый пирожок. В битком набитом поезде Альбер встретился с Трилистером. С важным видом тот ему поведал, что он наводил справку о братьях и получил ответ, что в «свое время дело будет разобрано». Тут же справился, последовал ли я его совету — пойти к Семенову. Но это я не решаюсь сделать, ибо совсем не отвечаю за себя, и слишком ярко выраженная глупость и злоба могут меня взорвать.
К обеду Таня. Ее Вейнера и милейшего старичка Борке уволили со службы в музейном отделе, и она в ужасе, что ей придется покинуть свой дом. Я обещал завтра переговорить с Ерыкаловым и Философовым. После обеда — два молодых художника, маленький живчик-еврейчик Шапиро и, разумеется, русский с меланхолическими глазами — Верхов. Их направил ко мне Грузенберг. Не знают, куда поступить. Я им охарактеризовал все наши академические ведомства (действительно, теперь беда с новой академической программой. Туда они из-за математики поступить не могут). Еврейчик очень талантлив. Превосходные рисунки голов, нечто среднее между Сашей Яшей и Альтманом. Кубизм и прочее оба ненавидят.
Приходила Зина Серебрякова. Рыбакову удалось отвильнуть от посылки (на верный расстрел) в Тамбов, и сейчас он уже освобожден, но заболел… Читаю пьески Лабиша и смеюсь до слез. Лучший кандидат для вечера миниатюр — «Соломенная шляпка», но для нее нужна очень талантливая девочка лет двенадцати. В театр снова не пошел, но сходил в аптечную лавочку в подвал дома, где живут Ратнеры (ее там не встретил), купить яблоки — 3000 р. за фунт очень неказистых. Движение по Вознесенскому и Екатерингофскому совершенно прекращено из-за опасности разрушения домов. Стоят проволочные рогатки, милиционеры с ружьями, и выстроены даже во всю длину домов заборы. Откуда берется энергия? Впрочем, она выражается еще в том, что во многих местах города чинят торцовые мостовые, вместо шестигранников кладут теперь бруски четырехугольные, крайне неряшливо. После проезда двух-трех грузовиков получается весьма ноголомкая поверхность. Ура, к ночи вернулся Денис! Был в деревне, жил у жены.
Темное утро. Потом ясно, тепло. Вчера еще вечером лопнула где-то труба, и у нас не идет вода, а у Дениса залило квартиру. У Зины не действует клозет…
Кук у нас взял для своих приятелей партию отличных этюдов. Не дается декорация: в эскизном — одно, а в окончательном — гораздо хуже, мертвеннее.
В 11 ч. А.М.Бродский с предложением принять участие в основываемом им новом журнале «Искусство». Как писатель — отказываюсь, как художник даю разрешение напечатать мои вещи. После вторичного
Я с ним не мог согласиться из-за того, что два моих брата и две племянницы томятся, ни в чем не повинные, в темницах, да и материальная обеспеченность куда меньше, чем в прошлом сезоне.
С Денисом и Эрнстом — в Эрмитаж, где ходатайствуем перед М.Философовым, чтобы Тася была оставлена при деле. Обещает сделать, но опасается, как бы недавно вступивший в РКП Исаков не вздумал подложить обычную свинью. Хуже то, что Боткин дал трещину. Оливова половина — на музейном отделении охраняется, лучше бы обе половины соединить.
Вожу по Эрмитажу Комаровскую и Аленову. Восторги и умные слова милейшей нашей принцессы. Представляю им Жарновского. Н.И. тащит меня к себе пить кофе. Там же мертвенно бледная Софья Ивановна; за угощением разговор о питании… Шувалов в ужасе от Купера (вследствие соединения в труппы он попал под его начало). Дома читаю пьесы. Зашедшая поговорить первая жена Кости Катя рассказывала, как она была сегодня на свидании с Мишей… Они поговорили сегодня в канцелярии. Она очень беспокоилась, не осунулся ли, но он выглядит довольно бодро и лишь очень похудел. Сидит он в сравнительно хороших условиях — в общей камере с двадцатью другими несчастными. К сожалению, ему подселили офицеров, с которыми он сидел первое время, никого из уголовных. Присутствие офицеров навело его на мысль, что и он сидит как бывший в отставке с 1884 г. морской офицер. Его до сих пор только спросили и не допрашивали, и он не знает, за что арестован. Большим утешением ему служит работа — он переплетает книги. Вообще он человек очень практичный в житейских обстоятельствах. Напротив, беспомощный, избалованный Леонтий должен выносить тюремную жизнь особенно тяжело. Ходит слух от человека, сидевшего с ним в одной «одиночной» камере, гораздо худшего разбора, нежели Миши, что бедный наш Люлечка очень опустился, ничего не говорит, не меняет белья и т. д. Вероятно, его особенно угнетает сознание обиды, незаслуженности, уродства такого финала после такой солидной, в своем роде красивой и, во всяком случае, морально-безупречной жизни.
Слухи, что Оленин в отставке, а Купер вместо него.
Днем светло. К ночи зарницы, далекие громы. У меня род ссоры с Мотей из-за нелюбезного «здорования». Следом ссора с Атей из-за нежелания ее и Юрия платить за выгребную яму…
Декорации не клеятся. В 1 ч. на репетиции с Ермоленко. Она очень хорошо запомнила то, чему я ее учил. Купер это объясняет ее непосредственностью. Но, боже, какая она сейчас страшная со взбитым рыжим локоном волос надо лбом. Чтение одноактного скетча Альфреда де Мюссе: для моего вечера одноактных пьес годилась бы «изящно комичная» и проверенная — великолепное объяснение в любви между нерешительным господином и скромницей-вдовой, еще более комический фарс. Скорее всего подошла бы сцена с бескорыстием старого друга для Комаровской…
К чаю Нотгафт с предложением иллюстрировать все, что я бы пожелал. Приходится соглашаться, ибо ничего другого не предвидится. Авось удастся заработать два миллиона, как это сделал Добужинский, сдав очень изящную иллюстрацию к «Бедной Лизе». Условия там невыгодны — оригиналы остаются у издателей «Альционы». Среди них Нотгафт занимает первенствующее место благодаря тому, что его снабжает деньгами тесть из-за границы — сносится он через немцев. Нотгафт полон оптимизма: острый-де период прошел, жизнь восстанавливается. Увы, я этого не чувствую!