Дневник
Шрифт:
Они уважают лишь того, кто «не дурак». Про одну старуху чудовищной скупости они говорят: «Рассказывайте о ней все, что угодно! Какая она есть, такая и есть, только уж никак не дура».
Рабочий и крестьянин приходят на доклад, чтобы развлечься или чему-нибудь научиться: свое суждение они вынесут потом. Буржуа идет с одной целью — судить. Он или отрицает, или воздерживается.
Бурные и недолгие аплодисменты. Дамы считают, что они и без того осчастливили меня своим присутствием.
* Какой прекрасной показалась бы мне жизнь, если бы я, вместо того чтобы жить, смотрел, как живут другие.
6 января.Гитри читает мне «Тартюфа».
У Гитри красные глаза, и меня охватывает волнение, способное… обескуражить.
2 февраля.Я немножко пьян: голова у меня, как верхушки дерева, качается на ветру.
* Лира Аполлона.
Какого Аполлона? Какая лира?
* Следует прощать талантливым актрисам их капризы, ибо бедные, лишенные таланта дамы капризничают не меньше.
* Проект — это черновик будущего. Иной раз будущее требует сотни черновиков.
5 февраля.Ненавижу критиков — рабов своего независимого ума, которые, превознося до небес первую книгу писателя, считают себя обязанными разнести вторую и хранят для друзей свои самые ядовитые суждения.
Я был бы не злым, но зато пристрастным критиком. Я руководствовался бы своим собственным вкусом, который меньше всего можно считать безупречным. Никаких теорий, никаких систем. Хорошая книга — это та, которая мне нравится. А там уж ваше дело!
Однако я заявляю, что у меня имеется моральная точка зрения: чистота души; а с точки зрения литературной: чистота стиля.
Есть у меня также точка зрения социальная, но ею я дорожу меньше. Я с радостью говорил бы о книгах, доступных народу. Народ любит читать гораздо больше, чем полагают. Я советовался бы с Филиппом.
Симпатии тоже имеют свои права. Трудно представить себе, что книга Капюса или Бернара могла бы мне не понравиться.
Читал бы я не для того, чтобы наводить критику, а для собственного удовольствия. Если бы мне представилось, что мои четыре строчки помогут продать сто экземпляров книги, я, не ленясь, написал бы целых двадцать.
Я часто цитировал бы других. Я говорил бы: это хорошо, а вот это плохо, не стараясь объяснить, чем именно, во-первых, потому, что это завело бы нас слишком далеко, а во-вторых, потому, что сплошь и рядом я сам не знаю.
Придется верить мне на слово: это уж обязательно.
11 февраля.Знаю, что литература не может прокормить литератора. К счастью, я не особенно голоден.
* Каждое мгновение мне приходится давить, душить лисицу зависти, которая рвет мои внутренности.
* Ненавижу рифмы, особенно в прозе.
12 февраля.Одна из тех дам, которые хотят блистать в первых рядах, принимать у себя писателей. Они приглашают писателей к обеду. Те отказываются. Но дамы быстро утешаются: отказ — тот же автограф.
15 февраля.Сон. Дортуар. Я сплю на одной постели, она на соседней. Я говорю ей: «Идите сюда!» Она приходит. Сначала я прижимаю ее к себе и чувствую ее всю под рубашкой. Потом осмеливаюсь протянуть руку, провожу ладонью по ее нежной коже, касаюсь крепкой груди и покрываю поцелуями ее лицо. Когда я отрываю губы от ее губ, я вижу, что в ногах постели стоит классный надзиратель и смотрит на нас сурово и уныло. Она бежит к себе на постель. Я прячусь под одеяло. Конец.
Утром я проснулся с чувством нежной признательности, трепеща, как дерево, которое всю ночь простояло
19 февраля.Личное! Личное! Ну и что же? Вы вправе ополчиться на мое «я», но не на ту искренность, с которой я о себе говорю, ибо, будь мое «я»Цезарем, вы задохнулись бы от восторга.
20 февраля.У Саша Гитри… Рассказываем друг другу различные истории.
Мальчик-савояр приходит в колбасную, держа под мышкой дешевенькую скрипку, покупает кусочек колбасы и, когда приходит время платить, говорит, что у него нет денег, что сейчас он пойдет их достанет, если хозяин согласится взять скрипку в залог: самая плохонькая скрипка, во всяком случае, стоит кусочка колбасы. Договорились. Через несколько минут в колбасную входит шикарный господин, тоже делает покупку, и вдруг замечает скрипку и пристально к ней присматривается. «Но ведь это Страдиварий, — говорит он. — Даю за нее пять тысяч франков». Удивленный колбасник объясняет, как попала к нему скрипка. «Ладно, — говорит господин, — скрипач вернется, купите у него скрипку, а потом я зайду за ней и заплачу, как условлено». Савояр возвращается. Хозяин дает ему пятьсот франков, за которые он получит пять тысяч. Но шикарный господин не пришел.
23 февраля.Катюль Мендес написал Кларти [84] : «Если мне не пришлют билеты на первое представление, я не напишу ни слова о «Бургграфах». В связи с этим Кларти вспоминает: в 1870 году какого-то журналиста не захотели пропустить через аванпосты. «Ах, так! — воскликнул он. — В таком случае мы не будем писать о войне».
25 февраля.Я обитал на всех планетах, и везде не слишком весело.
28 февраля.Плачь, но берегись, чтобы хоть одна твоя слеза скатилась по острию пера и примешалась к чернилам.
84
Кларти Жюль (1840–1913) — французский романист и драматург, в 1885–1913 гг. — директор «Комеди Франсез».
5 марта.В редакции «Фигаро». Подаю в кассу свою карточку.
— Тут для меня должна быть небольшая сумма, — говорю я.
Кассир открывает огромную книгу. Вижу свою фамилию, выведенную красивым почерком.
— Да, ваш гонорар пятьдесят сантимов за строчку. Это составляет тридцать шесть франков пятьдесят.
Пишу Кальметту, что при такой ставке я умру с голоду, а если приходится умирать с голоду, так уж лучше не работать.
21 марта.«Четырнадцатое июля» Ромена Роллана в театре Жемье. Четырнадцатое июля столь же печально в марте, как в июле. Не может толпа в течение трех действий метаться из стороны в сторону. Она тоже должна подчиниться условностям театра. Мегар объясняет мне, что девочка — это символ…
11 апреля.Вернулся в Париж. Коклен в «Мещанине во дворянстве».
— А ваш-то друг Гитри! — говорит он, хлопая меня по плечу, отчего я чуть не валюсь на землю, потому что стоял на одной ноге. — Это гнусно, что он сделал в «Комеди Франсез» с Тартюфом! Нельзя же играть его по-современному.
Только он спас «Рюи Бласа». Именно он сумел сыграть четвертый акт в комическом ключе, однако Виктор Гюго (он говорит: «мосье Виктор Гюго» уважительно, но с легким оттенком презрения) остался недоволен и отобрал у него роль Трибуле.