Дневник
Шрифт:
Доигрались мы с ней.
17 апр. <…> Вечером с огромным волнением слушаю сообщения о приближении космонавтов к земле. Волнение делается нестерпимым, когда снаряд входит в атмосферу и радиосвязь прекращается. Кажется: вот сейчас они сожжены. Весь мир смотрит приводнения по телевизорам, кроме СССР и Китая. Но вот поймали голос космонавтов. И на экранах телевизоров уже виден снаряд на трех парашютах. Еще волнение. Когда открыт люк, но еще никто не показывается из него. Ура! Все благополучно. То, что казалось невероятным, произошло: космонавты спасены.
24 апр. Почему-то болит сердце. Как бы не попасть в больницу.
Тоска.
26 апр. Пасха. Ясный
Днем Лева привозит № 2 «Нов<ого> мира» и пакет с вырезками. <…>
Лева рассказывает о тяжелой обстановке в редакции из-за интриг Лакшина.
27 апр. Теплый, почти жаркий день.
Убрал начерно весь дом: иначе жить невозможно. Осенью натаскиваешь много грязи, воцаряется хаос. <…>
Вчера ездил в город. Заехал за Ц. И. и отправились на празднование дня рождения Ю. А. Фельдмана.[118] Оно было на квартире Мизиано (дочери б<ывшего> директора Межрабпомфильма, итальянского политэмигранта). <…> была Р. Лерт, автор статьи о романе Кочетова, которая полтора месяца назад ходила по рукам.[119] Моя догадка оправдалась: это та самая Лерт, которая была секретарем редакции в «Рабочем искусстве», когда я начинал репортерить сорок лет тому назад. Она помнит меня юного, знает по моим изданным и неизданным статьям меня теперешнего, но никогда не отождествляла одного с другим.[120]
Ю. А. предложил первый тост и минуту молчания за тех, кто не вернулся из лагерей. Второй в честь тех, кто вернулся: в доме их было трое: он сам, Ц. И. и я. Почти весь вечер разговаривал с Лерт. У нее есть копия «Встреч с Пастернаком». <…>
28 апр. В Воронеже вышел том «Ученых записок» местного института, целиком посвященный творчеству Андрея Платонова. В первой же статье, в первом абзаце цитируется моя статья о нем.[121] <…>
Разговор с В. Розовым, который восхваляет мое о Мейерхольде и сожалеет, что у него сперли «Тарусские страницы».[122] Обещаю ему подарить. <…>
Лева мечтает отделаться от «Нов<ого> мира», где хозяйничает Большов. <…>
29 апр. <…> Вечером сенсационное сообщение Израиля, что советские летчики ведут охранную службу над Египтом. <…>
30 апр. <…> Прочитал очень интересную книгу С. Шешукова «Неистовые ревнители».[123] Это хорошо документированная история РАППа, написанная с явно антирапповских позиций, с явной симпатией к Воронскому и Полонскому[124] при всех оговорках. Странно, что издательство «Московский рабочий» в такое время выпустило эту любопытную книгу. Автор, о котором я ничего не знаю, талантливый исследователь-историк. Он собрал множество фактов.
2 мая. Вечер. Одиннадцать. Только что уехала Эмма на «Стрелу». Она появилась вчера утром вместе с Левой. Лева скоро уехал. Примирение, легкое и быстрое, словно она его уже хотела… <…>
Трудный случай — брак Толи.
Сидим в саду, слушаем соловьев.
Не поехал ее провожать на вокзал в Москву, потому что болело сердце.
3 мая. Жаркий день. Привыкаю к ощущению душевного равновесия.
Полдня читаю старые номера «Былого».[125]Какая удивительная страна Россия!
Надо лечить сердце — ничего не поделаешь. Может быть, еще поживем.
Меня в Ленинграде искал Некрасов[126]на предмет сочинения сценария о его предке и была телеграмма от Молдавского.
Умер от своей гангрены
4 мая. <…> Сообщение о смерти П. Жемчужиной-Молотовой.[128]Молотову недавно исполнилось 80 лет и он вполне здоров.
Во второй половине дня градусник в тени показывал 30. Страшно нос высунуть. Тяжело сердцу.
8 мая. <…> «Сценарист Александр Гладков не был связан ни необходимостью строго следовать за документами, ни обязанностью идти за литературной основой — как уже упоминалось выше, в художественных произведениях самого Горького этот период его жизни не освещен.
<…> Надо сказать, что талантливый и опытный драматург А-р Гладков, давно зарекомендовавший себя произведениями на исторические темы, неплохо справился с этой непростой задачей. Она оказалась созвучна характеру дарования сценариста — дарования, умеющего сочетать историческую достоверность с веселым освещением характеров и событий. <…>
<…> Это интонация самоиронии, добродушно-насмешливый взгляд на нескладного, наивного еще во многом человека, жадно тянущегося к свету, к истине, к творчеству…» и т. д.[129]
9 мая 1970. Снова праздник, снова юбилей. Нет уже мочи от них. <…>
Словно страна стыдится будней… <…>
Принес с почты толстенную пачку газет, а читать нечего: везде одно и то же…
11 мая. Ездил в город. <…>
Купил книгу о В. Я. Шебалине.[130] Читаю ее с волнением. Я его хорошо знал и любил. Захотелось написать о нем.
13 мая. <…> Перед вечером невероятно поют соловьи. Самый виртуоз где-то в березах у забора за черноплодовой рябиной. Необыкновенно красиво.
Достал 28-й том Герцена, которого у меня не хватало. Теперь совсем полный.
14 мая. <…> Неожиданно получаю бандероль от В. Розова. Его последняя книга «Мои шестидесятые», в которой 4 пьесы и статьи. Надпись: Александру Константиновичу Гладкову с благодарностью за Вашего Мейерхольда с пожеланием добра. В. Розов. 1970. 11 мая.
Прочел сборник о Шебалине. Жаль, не знал, что он делается, а то тоже написал бы. Я его хорошо знал и очень любил. И кажется, понимал. Было время, когда я встречался с ним часто и он бывал со мной открыт. Помню, как однажды, когда Тихон Хренников[131] уже вошел в славу, он горько сказал о том, что тот по-серьезному «не состоялся». Многое для меня было новым. Я конечно слышал про его болезнь, но не знал, что это было так трагично. Да, пожалуй, после моего возвращения я уже с ним ни разу не встретился — теперь я понимаю почему.
Середина 30-х годов, студия Хмелева[132] и дом Вильямсов.[133]Мы жили по соседству и всегда вместе возвращались. Потом — ГОСТИМ, Мейерхольд, затем в Свердловске во время эвакуации. Его рабочие планы. Он тоже хотел писать муз. комедию по «Давным-давно».
15 мая. <…> Сегодня окончательно раскрылась одна загадка. В театральном журнале Бибиси с отзывом на чешский спектакль «Ревизора» выступал Николай Рытьков.[134] Это он — тот диктор английских передач, который делает много ударений. Я его хорошо знал и даже сидел с ним вместе весной 49-го года в одной из камер Лубянки. Вернувшись (он сидел дважды), он был в труппе театра Лен<инского> Комсомола, когда там ставилась «Первая симфония».[135]Да, это он, сумасшедший эсперантист и чудак. Забавно. Пражского «Ревизора» он обругал: наверно, правильно.