Дневник

Гладков Александр Константинович

25 апр. (…) # Ночью не спалось и я читал ненапечатанные главы мемуаров Эренбурга. Кое-что читал раньше: мне их давала еще Любовь Михайловна^[113]. Это слабее прежнего и все та же предательская полу-правда. И все-таки — интересно. #

26 апр. 1971. (…) # Вожу и вожу на дачу книги, купленные за зиму и все нет конца… Конечно, это своего рода разврат. Но все же, чтобы быть справедливым, абсолютного барахла среди них немного: конечно, есть такие, без которых я мог бы обойтись, но большую часть зачисляю в свою библиотеку с удовольствием. Но уже даже на даче их некуда ставить. # [в ЦДЛ обедает вместе с Евтушенко, который ходит получать загранпаспорт

для поездки в Перу: они «обмывают» это шампанским] (…) На прощанье целует меня несколько раз. # Он улетает [слово неразборчиво: лист выезжает из каретки: ] послезавтра. ##

27 апр. (…) # Мучительные сны и все не в бровь, а в глаз, правда с глупыми и невозможными подробностями. #

28 апр. (…) # Письмо от В.Ф. [Пановой^[114]] и открытка от Шаламова. #

29 апр. (…) # Маленькая бессюжетная повесть Бори Ямпольского [ «Табор»] мне понравилась. Это талантливо и пронзительно тоскливо. Близко к моим частым мыслям о ностальгии и о том, почему я не еду в Муром. [АКГ был родом из Мурома]. В этом есть большая горькая правда. # (…) # Когда я вчера был у Ямпольского, к нему позвонил Чаковский. Они старые знакомые по каким-то блядским делам и на «ты». Полгода назад Ямп-ий дал в Лит. газету рассказ. Ему не говорили ни да, ни нет. Он послал открытку Чаковскому и тот позвонил и сказал, что «отдел» зря ему морочил голову, что рассказ нигде не может быть напечатан…. # Хамство под видом товарищеской фамильярности. ## [два последних слова неразборчиво: съехала каретка]

30 апр. (…) # Пишу стихи. Глупо, но факт. # Еще глупее — посылаю их. ## [наверно из-за этого и запись за день одна из самых кратких]

1 мая. (…) # Письмо от Х.А. Локшиной^[115]. У Эраста Павловича [Гарина] нашли в почке камень крупного калибра и «нерастворимой консистенции». Предстоит сложная операция. А у нее обострение бронхо-эктазии^[116]. Не везет им. Просит приехать. #

2 мая. Вечером в ЦТСА «Давным-давно», а по телевиденью «Гусарская баллада». «Дубль» — по-спортивному. # (…)

3 мая. (…) # Взял полугодовой билет-сезонку на железную дорогу. # Прочитал два номера «Невы»: 3-й и 4-й. в 3-м отрывочные воспоминания В.Ф. Пановой «Запасники памяти». Многое хорошо, хотя и чересчур бегло. Но — характерно — о самом интересном в своей жизни она не рассказывает: это и гибель первого мужа, и ее бедствования после 37-го года, и пребывание на оккупированной территории, и многое другое — и ран<н>ее, и позднейшее. Она мне рассказывала кое о чем в длинные комаровские вечера и <я> могу судить, как это интересно. У меня нет уверенности, что это ею записано, но не дано в печать из-за «нецензурности»: наверно «предварительная цензура» помешала <ей> это даже записать. # Сходный случай с документальной повестью В. Дмитриевского «Пятница» о Пятницком. (…) …опущено все самое интересное^[117]. # У Дмитриевского в Л-де скверная репутация — попросту его считают стукачом. (…) # Но он много видел и много знает. # Отчасти тот же порок и в книге В. Рафаловича «Весна театральная»^[118]. (…)

10 мая. Намеревался с утра ехать на дачу, но чувствую себя больным: кашель, явная температура и болит сердце. # Решаю остаться. (…) # Прочитал повесть молодого писателя В. Богатырева «Скромские черноземы»^[119]. Мало понравилось, хотя чувствуется, что автор талантлив. Похоже на раннего А. Платонова. Главная беда: все это уже было и неинтересно. (…) # А что если назвать эту непонятную рукопись: Попутное? # Это ее выражает, конечно, хотя и странновато^[120]. ##

11

мая. Наглотался аспирина и спал лучше. (…) # С трудом поехал на дачу. Поездом 8.16. # Кое-что разобрал, открыл верхнюю террасу. В саду Петр Андр.^[121] жжет старые листья и ветки. Днем почти плюс 20. # (…) # Возвращаюсь почему-то измученным. Отлеживаюсь. Выпиваю литр молока. Последнее время я стал любить молоко, которое покупаю в бумажной таре. # Хочется принять душ, но выключили горячую воду. # (…) # Смутно услышал по забиваемому «Г.А.», что в Нью-Йорке умер кто-то… тут заглушили. Не Набоков ли? # (…) # Днем уже жарко. Я потею, раздеваюсь и… простужаюсь. Это у меня всегда так. #

17 мая. Сегодня впервые в этом году ночевал на даче. Не столько из-за холода, сколько из-за того, что там неубрано, хаос в комнатах. Немного прибрался в «кабинете». # Все уже зазеленело и полно жизни^[122]. #

22 мая. (…) # Госпожа Питерс из Сан-Франциско, больше известная под именем Светланы Сталиной, вчера родила девочку. Ей 45 лет. Внучку Сталина назвали Ольгой. #

23 мая. Спал плохо. # За ночь стала расцветать сирень. # Фантастически лезет из земли бамбук. # Начали розоветь свечи на каштанах. # Собирался пописать, но проубирался целый день. #

24 мая. Не убравшись, не могу работать и снова почти целый день перемываю посуду, вилки, ножи, разбираю шкафчик красного дерева и пр. #

26 мая. (…) заехал в Лавку и на улицу Грицевец. Дал 400 р. # Таня^[123] хорошо перешла в 6-й класс. #

31 мая. (…) # Ночью Бибиси передает обзор рецензий на книгу воспоминаний Н.Я. Мандельштам. # Хорошо помню зимние дни в Тарусе, когда книга эта писалась, и мы там жили с Э[ммой] (1961–62) и Н.Я. мне читала каждый написанный кусок. Часто мы спорили и она — упрямая старуха! — редко следовала моим советам. И вот эта книга издана во всех странах, о ней пишут и говорят по радио, а Н.Я. живет в своей однокомнатной квартирке на Б. Черемушкинской с полустрахом и счастьем свершения. Ей 71 год или чуть больше. Она много болеет. ##

2 июня (…) Еду на дачу. Встреча с Татьяной Паустовской^[124], ловящей такси на Красноармейской. Мне больше везет, чем ей, и я довожу ее на Котельническую. Принужденность, но не слишком большая. Легкий упрек, что никогда не позвоню. Ссылаюсь на отсутствие телефона^[125]. (…)

4 июня. (…) Приезд В.^[126]. Едем вместе в город. Разговор о теле. Моя идея. Только приехав в город, спохватываюсь — выключил ли я чайник на электро-плитке. Отвожу Ц.И. сирень и возвращаюсь ночью на дачу. Чайник был выключен. #

5 июня. (…) # Когда на днях я случайно встретил Татьяну Паустовскую, она мне сказала мимоходом, что меня бранит Елена Михайловна Голышева^[127]. Недоумеваю: почему? Лева мне рассказывает ее монолог обо мне: а) я Собакевич, на всех раздражен, всех браню, никого не люблю; б) я сталинист и это проповедую… И далее такой же вздор. (…) Еще де я «на всех обозленная жаба»… (…) # (…) Ну, Оттены — известны как вруны и сплетники. Главная их претензия ко мне, — то что Н[иколай] Д[авыдович] однажды высказал в письме насчет «старой мебели»^[128], т. е. ревность и обида. Языки у них страшные. Помню, поссорившись с Балтером^[129], они стали говорить, что он «стукач» — не больше не меньше. Ладно, буду еще дальше от них! Но всего удивительней сплетническая натура Татьяны. Какое вырождение дружбы! Грустно это все!