Дневник
Шрифт:
— Ну, а еще что? — спросил Батюшка.
— Горд я, Батюшка, очень… Тщеславие.
— Да кто же не горд? Макарий Великий говорит, что у всякого, даже у святого, есть что-то гордое. Вот как глубока в нас эта зараза! Не горды только ангелы — они чисты, да еще те, которые переходят отсюда туда, на небо. А так у всех есть гордость. Ну, будет. А остальное потом понемногу будем разъяснять.
Батюшка спросил:
— Как внутреннее устроение? Имеете ли на устах имя Иисусово?
Я говорю:
— Стараюсь иметь, но очень часто забываю.
— В этом-то и дело, чтобы
Был схимонах Клеопа в Соловецком монастыре. Он сорок лет пробыл в уединении на одном необитаемом острове, куда из монастыря ему привозили пищу и ездил духовник. Потом он изъявил желание возвратиться в монастырь. Никто не знал, как он подвизался, какие ужасы претерпевал от бесовской силы, в чем состоял его подвиг. Когда он возвратился, о. Архимандрит при духовнике его спросил: «В чем, главным образом, заключалась твоя деятельность, и много ли ты преуспел, скажи нам, мне и твоему духовному отцу?» Он отвечал, что акафисты, все службы, все заменял он Иисусовой молитвой. «И начинаю понимать, чуть-чуть разбирать начальные буквы этого алфавита».
Вот какая глубина! А какое действие Иисусова молитва имеет, о том мы и понятия не имеем. Так вам нечего удивляться. Это приобретается летами, и не сразу, в один день невозможно этого приобрести, хотя и бывают исключения, но общее правило такое.
Сегодня Батюшка очень ласково принял меня. На его вопрос, как мне, я ответил:
— Слава Богу, хорошо, спокойствие духа.
— Да, и я два года наслаждался миром душевным, а потом, а потом… Какие ужасы были у меня, я вам не буду рассказывать. Прежде всего, помыслы напали, но я, видя зарю, старался скорей пробежать эту темную улицу. Когда не стало батюшки о. Анатолия (Зерцалова), лишился я опоры.
По всему видно, что Батюшка много претерпел. Все не удается побеседовать. А так припоминаются мне батюшкины некоторые наставления, я их буду стараться записывать. Вот мне припомнилось, Батюшка не один раз говорил:
— Первым вашим делом, как только просыпаетесь, пусть будет крестное знамение, а первыми словами — слова Иисусовой молитвы.
Я спросил батюшку:
— Что, посещать мне церковные и обще-келейные службы (по будням обыкновенно у нас службы церковной нет, она совершается у нас только в субботу и воскресенье и праздники, а так служба у нас «на правиле». Вся братия сходится в определенную для этого келию и вычитывает там положенное дневное молитвенное правило в определенное время)?
— Обязательно, обязательно! Хотя послушание и выше поста и молитвы, но это понимать надо с рассуждением. Потом, лет через семь, тогда дело другое, а теперь обязательно. Монашеское дело прежде всего, а главнее всего — молитва.
Сейчас на благословении удалось побеседовать минут пять. Я говорю:
— Вот, Батюшка, часто у меня бывает тщеславный помысел о принятии монашества.
— Да вы и так приняли монашество!
—
— Вот, даже приходят помыслы о иеромонашестве.
— Да, — отвечал Батюшка, — а завтра помысел скажет: «Уходи вон отсюда». Всегда так: то в огонь, то в воду, то в огонь, то в воду — старается закрутить, сбить с толку.
Сейчас от Батюшки. Батюшка мне сказал, что необходимо смиряться. Без смирения никакая добродетель и вообще ничто не принесет никакой пользы.
У батюшки всегда много народу бывает.
— Я получаю известия каждый день, мне и газет не надо. Что делается в белокаменной Москве! Какие ужасы! Даже то, что вы мне тогда, помните, рассказывали, тускнеет. Какой ужасный разврат!
— Ум не может быть без мыслей, как человек не может не дышать. Это его потребность. Но о чем думать? Иной представляет себе блудные картины, услаждается этою «живописью». А вы пришли сюда искать Бога, и все ищут Бога. Найти Бога — это цель монашеской жизни.
Потом Батюшка сказал, что можно и жить в монастыре, да не быть монахом, ничего не достигнуть. Смысл был такой, а как Батюшка сказал, я забыл.
— Все ищут Бога. Вот и художники в области поэзии, живописи, особенно музыки — все желают найти Бога. Да не так ищут. Как искать Бога? Соблюдать заповеди, особенно смирение, поступить в монастырь. Они же не хотели соблюдать заповедей, особенно не хотели смиряться. Хотели пройти как-либо переулками, поближе, покороче. О целомудрии были весьма смутного понятия. Вот, например, Байрон… или Рафаэль — развратнее его трудно найти, а писал Мадонну.
Знаете стихотворение Пушкина «Пророк»? Там он говорит: «В пустыне мрачной я влачился». Пустыня — это жизнь. Он понимал, что жизнь — пустыня. Влачился, да, прямо-таки ползал всем телом. Далее: «И шестикрылый серафим на перепутье мне явился». Здесь он, может быть, имел в виду себя, не знаю, являлся ему он или нет. Затем Пушкин рисует картину посвящения ветхозаветного пророка. Кажется, говорится так, что он постиг и «херувимов горнее стремление, и гад морских подводный ход». Ангелы чисты, они только «горняя мудрствуют». А в нас есть и «гад морских подводный ход». Эти два течения идут в нас параллельно. Но должно стараться только «горняя мудрствовать». Это не сразу достигается, а только ход гад морских будет все тише, и можно достигнуть того, что будет только одно горнее стремленье, а те гады нырнут в бездну и исчезнут. Да, этого можно достигнуть. Вот я вам и говорю: смиряйтесь и смиряйтесь. Помоги вам Господи!
— Не говорите, что, мол, я того-то не делаю, что делают другие, а вот это делаю. Нет, считайте себя хуже всех и ниже всех!..
Батюшка сел на диван и начал говорить о бывшем у него только что брате.
— Вот он жалуется, что у него много сомнений и недоумений, что он многого не понимает, совсем забросал меня вопросами: «А это как? А это почему? А это? А это?» Я говорю: «Простите, не могу принять. Я-то уж все равно, а вот келейник мой сегодня в четыре часа утра встал, все время на ногах». — Ушел… Вот он говорит: