Дневник
Шрифт:
А план был таков, чтобы свести их вместе, чтобы она забеременела и родила, принудила его выходить из монастыря и жениться. А там в миру завертит его совсем, враг заведет у его жены любовников, он будет ревновать. Наконец застанет жену с любовником и сгоряча убьет его и себя. Вот и пропали, погибли бы три души. А старец все (предвидит). Поэтому-то враг и ненавидит старчество, ненавидит место откровения помыслов, самый голос, которым это говорится.
— Да, Батюшка, — говорю я, — когда хочу только записать то, что вам сказать, мне уже становится легче, я это замечал.
— Да, только что вы пишите, а он уже бежит!..
Пока есть время,
Потом я сказал батюшке, что мне здесь, действительно, очень хорошо, покойно, скорбей никаких нет, если бывают какие-либо соблазны от братии или мысли, то они быстро проходят и особенно не тревожат меня. Я иной раз даже думаю, уже не равнодушие ли это ко всему. Не помню как, но Батюшка сказал, чтобы я не обращал особенно внимания на эту мысль о равнодушии. На самом деле, думаю, что это меня, недостойного, утешает Господь, желая показать мне, дать мне предвкусить сладости иночества. Ибо, как вижу и слышу, все только и ищут спокойствия духа, ясности, светлости, а меня сейчас ничто не смущает, и лучшего не желаю. Правда, иной раз мелькнет какая-либо мысль о покое, но быстро исчезает.
Ныне первый день Великого святого поста. Хорошо здесь встречают и проводят это святое время! Великое утешение — великопостная служба. Поют далеко не артистически, но, в общем, все как-то хорошо. Для подкрепления сил — скудная холодная пища, однако, вполне достаточная для поддержания бодрости. Вместо чая пьем или кипяток, или завариваем мяту с медом один раз в день. Вообще при собственном на то желании можно здесь жить очень хорошо. Побольше надо следить за собой, а не за другими. И когда будешь замечать чужие немощи и гордиться перед другими, мысленно надо отвечать помыслу бесовскому: «Я хуже всех», — как говорил мне Батюшка, и хотя не прочувствованно, а все-таки сказать.
Еще Батюшка мне говорил, что враг всегда особенно нападает с одной стороны, напирая на какую-либо одну страсть. Например, завлекая в чревоугодие, он не будет в то же время смущать сребролюбием, ибо он этим может разрушить свою работу: пожалуй, человек станет скупиться и для угождения чреву. Или, завлекая в сети сребролюбия, он не станет еще напирать на блуд, ибо опять может разрушить свою работу.
Я замечал: с тех пор, как я сказал Батюшке про мои помыслы о военщине и о пострижении в мантию, они меня пока не беспокоят; и я помню, Батюшка сказал, что они меня оставят, даст Бог, и действительно оставили, — другие всякие приходят в голову, а этих нет по батюшкиным молитвам.
Я замечаю, что, пожалуй, мне этот год легче стоять на службе и вставать, чем прошлый год, хотя и прошлый год мне было хорошо. Слава Богу, слава Богу!
Вот уже прошла первая седмица святого Великого поста, и с Божией помощью я, слава Богу, легко и даже с утешением духовным провел ее. Чем меньше ешь, тем меньше хочется, теперь я это испытал на самом деле! И я заметил, что я больше, чем обыкновенно, слушал службу и более она мне нравилась. Теперь я начинаю понимать смысл поста:
Сейчас я читал Псалтирь и по окончании, идя сюда в келию, как хорошо чувствовал я себя. После молитвы на душе мирно и тихо, как и всё кругом: и эта чудная ночь, луна, чистое небо и чистые звезды, тишина, снег блестит, вокруг вековые ели… Хорошо!
Слава Богу, что Он, Милосердый, вселил меня, грешного, сюда, под покров Божией Матери и пророка Своего Крестителя Иоанна. Здесь мне везде хорошо, а в келии своей, когда я один, мне кажется, лучше всего. Из келии я никуда не выхожу без дела, обыкновенно выхожу только в церковь, на правило, на послушание, в трапезу, — более никуда. Если случатся какие дела, то иду, а если возможно, откладываю иногда, а в монастырь прямо не люблю ходить: шумно, людно очень там. За ограду Скита выхожу обыкновенно только за водой на Амвросиев колодец. Вообще утешает меня Господь, и не в тягость мне моя теперешняя жизнь скитского послушника. Я ничего лучшего не желаю: ни еды, ни службы, — посему я узнаю, что мне здесь очень хорошо.
Сегодня ночью, вернее, уже утром, после утрени, часа в четыре, когда я лег по обыкновению спать, со мной делалось что-то бесовское. Состояние, в котором я находился и телом, и душой, невозможно описать. В этом роде со мной уже не один раз бывали случаи, и я помню, Батюшка на мой вопрос о них сказал, что это, конечно, диавольское, и потом прибавил: «Может быть, больше этого не испытаете», — или: «Может быть, ничего не испытаете» (что-то в этом роде, я теперь хорошо не помню, ибо это уже давно сравнительно было, я еще ходил в мирском костюме). И до сих пор с того времени ничего со мной не было. В таких наваждениях бывает мне страшно, и я все время творю Иисусову молитву. Да будет воля Господня!
Вчера вечером я окончил читать Псалтирь в 8 часов и пошел к Батюшке на благословение после всех, и неожиданно для меня опять удалось мне побеседовать с ним. Когда я вошел, Батюшка сказал мне сесть на стул под часами и побезмолвствовать, а сам ушел. Через некоторое время, довольно скоро, Батюшка пришел и начал занавешивать окна. В окна прямо из-за деревьев светила луна. Уже подряд три-четыре ночи были такие же красивые, как я описывал раньше. Батюшка указал мне на это:
— Видите, какая красота?
— Да, Батюшка, а вот когда теперь я иду к себе в келию после Псалтири, мне все это нравится: и луна, и снег, а когда приду к себе в келию, мне там еще лучше.
— Конечно, в келии лучше.
Я не помню хорошо, но кажется, Батюшка прибавил: «А на душе еще лучше!» — или что-то в этом роде.
Потом Батюшка стал рассказывать про одного нашего монастырского монаха о. Феодула.
— Живет на кухне монах, совсем простой, может быть, даже неграмотный. Никто о нем ничего не знает. Даже о. архимандрит не знал, чего он достиг душой. Ну а мне, как духовному отцу, известно все. Он постоянно молчал и произносил Иисусову молитву. Все видели, что четки постоянно при нем и всегда в движении, но никто не предполагал, что у него делается внутри. Устную молитву он до того усвоил, что начинал подходить уже к внутренней. Редко мне приходилось с ним беседовать, но когда случалось, это доставляло великое наслаждение. Заболел он и лег в больницу, а я, когда на первой седмице исповедовал братию монастырскую в больнице, зашел к нему, поговорил. Спрашиваю, не хочет ли он чего.