Дневники: 1897–1909
Шрифт:
«Я не помню времени, – писала Ванесса спустя несколько лет после смерти сестры, – когда Вирджиния не хотела стать писательницей. Она была очень чувствительна к критике и мнению взрослых. Я помню, как положила газету 14 на столик у маминого дивана, пока все ужинали». Пока они, прячась, ждали вердикта родителей, Вирджиния «тряслась от волнения». В конце концов Джулия посмотрела их работу и назвала ее «“довольно умной”, но этого было достаточно, чтобы взволновать ее дочь: Вирджиния получила одобрение, и ее назвали умной…» 15 .
14
Речь идет о
15
См. «Заметки о детстве Вирджинии» под редакцией Ричарда Д. Шаубека.
Это необычайное волнение говорит нам о том, насколько Вирджиния, даже будучи маленьким ребенком, отождествляла себя со своими произведениями. Если написанное ею сочли «умным», значит, и она, была умной. Потребность в признании проявлялась в детской каждый вечер перед сном. По просьбе Ванессы Вирджиния рассказывала остальным обитателям спальни сказки, пока «один за другим мы не засыпали…». То, что она по вечерам развлекала сестру и братьев, сделало их ее друзьями; Вирджиния могла приковывать к себе внимание, впитывать привязанность, чувствовать себя немного увереннее, получая одобрение, – и все это благодаря своей фантазии. Ее истории выполняли ценную функцию, и, как и всем рассказчикам, ей нужен был слушатель. Годы спустя Бернард, рассказчик в романе «Волны», признается: «Однако монологи по закоулкам довольно скоро приедаются. Мне нужны слушатели… Чтобы стать собой (я заметил), я должен отразиться, прогреться в свете чужих глаз» 16 .
16
См. ВВ «Волны» (в пер. Е. Суриц).
Потребность в признании оставалась важнейшим элементом на протяжении всей жизни Вирджинии: рассказчица нуждалась в одобрении аудитории. Ведь именно из этого рождалось ощущение власти. Нигде это не выражено так явно, как в ранних черновиках «Пойнц-холла», который станет романом «Между актов». Мисс Ла Троб после представления своей пьесы призналась, что «она была счастлива, торжествовала. Она преподнесла миру свой подарок – деревенский спектакль. “Примите его от меня”, – сказала она, обращаясь к миру скромно, но уверенно. И мир принял его» 17 . Ее зрители увидели именно то, что она хотела показать им. Она навязала свою волю и была принята.
17
См. «“Пойнц-холл”: ранние и поздние черновики “Между актов”» под ред. М.А. Леаски.
И для мисс Ла Троб, и для Вирджинии триумф был невозможен без публики. Принимая произведение искусства, она принимала и автора. Именно в этом или в чем-то подобном заключался для Вирджинии талант писателя. Поэтому ее триумф в детской не мог быть незначительным. Более того, именно желание угодить другим научило Вирджинию идентифицировать себя со своей аудиторией. Перенесенное в ее обычную жизнь, это сделало ее чрезмерно чувствительной к чувствам других людей. Многие из ее «потрясений», вероятно, были вызваны этой необычайной чуткостью к окружающим.
Ответ на вопрос о том, насколько глубокое значение имело для Вирджинии писательство, нужно искать в воспоминаниях о детстве. Ведь именно там лучше всего видно порождающую силу тех «бесконечных диссонансов», которые вносили в хаос в ее повседневную жизнь, и в первую очередь речь об иррациональном поведении Лесли и внезапных исчезновениях Джулии, из-за чего оба родителя казались не по годам развитому ребенку шести-семи лет ненадежными и в высшей степени непредсказуемыми. Но еще важнее то, что это порождало необъяснимый разрыв между фактами и чувствами. Иными словами, в сознании ребенка чувство «мне нужна мать» постоянно сталкивалось с фактом «но матери больше нет». Одним из последствий этого раскола, возможно, было почти бесконечное чувство фрустрации: факты и чувства всегда не совпадали и часто диссонировали.
При столь сильной фрустрации и скудных возможностях удовлетворения своих потребностей вполне естественно, что юная Вирджиния стала довольно тревожной личностью, и чем сильнее тревога, тем сильнее было стремление сбежать от нее в собственное воображение, где фантазии и чувства могут быть приведены в полное соответствие, а сама она – обрести стабильность. В каком-то смысле неудовлетворенность активизировала творческое воображение Вирджинии и приносила ей умиротворение.
Были и другие преимущества, которые она вскоре обнаружила. Поскольку рассказчик всегда одинок в своем деле, это означает, что Вирджиния находилась в атмосфере, свободной от зависимости, ожиданий
Однако у писательства была еще одна едва уловимая польза, которую Вирджиния обнаружила, когда вместе с Джорджем Даквортом попала в лондонское общество. Вечера, танцы, светские рауты, на которых настаивал Джордж, – все это представляло собой испытание, которое навязывали Вирджинии, но сколько бы ни «морщилась», она «подчинялась», вечно чувствуя себя «аутсайдером». И все же у нее был «добрый друг», писала она в 1940 году, «добрый друг, который все еще со мной, поддерживал меня, – это ощущение зрелища; отдельное от остальных чувство, будто я вижу то, что пригодится мне позже; даже стоя там, я могла подбирать слова для сцены» 18 . Пока у нее была возможность оставаться наедине с пером и бумагой, она могла пережить терзания, ужас и унижение. Вирджиния всегда оставалась наблюдательной и превращала свои наблюдения материал для художественной прозы. Слова являлись ее защитой от всего, что причиняло боль.
18
См. ВВ «Моменты бытия», глава «Зарисовка прошлого». В романе «Волны» (в пер. Е. Суриц) ВВ через Роду дает нам более четкое представления об этих испытаниях: «Но тут открывается дверь, входят люди; ко мне идут. Роняя косые улыбки, чтоб скрыть жестокость, скрыть равнодушие… Надо подать ему руку; надо ответить. Но что я отвечу? Я отброшена назад и стою, и горю в этом топорном, плохо пригнанном теле… В меня летят миллионы стрел. Разят злые ухмылки… Спрячьте, я кричу, защитите меня, я же самая младшая, самая неприкрытая».
Эти эстетические преобразования, начавшиеся по меньшей мере в 1907 году, по-видимому, стали глубочайшим и наиболее настойчивым мотивом для творчества. Действительно, если взглянуть на все ее творчество Вирджинии за пятьдесят девять лет, можно обнаружить, что периоды наибольшего стресса являлись одновременно и периодами наибольшей продуктивности. Чем сильнее становилась боль, тем выше Вирджиния взмывала в воздушные просторы воображения. То, что она написала в романе «На маяк» о художнице Лили Бриско, Вирджиния могла бы сказать и о самой себе, – что «кисть (или перо) – единственно надежная вещь в мире раздоров, разрушения, хаоса». И божественная сила, которую она ощущала как писательница, прекрасно воплощена в другом отрывке из этого романа, когда Нэнси Рэмзи склонилась над заводью: «Замечтавшись, она преображала заводь в бескрайное море, пескарей превращала в акул и китов и, держа ладонь против солнца, окутывала тучами весь свой крошечный мир, как сам Господь Бог…» 19 .
19
См. ВВ «На маяк» (в пер. Е. Суриц).
Однако этому образу противостоял куда более мрачный и в то же время стойкий образ тщетности и беспомощности. Она пронесла его с собой через всю жизнь. Его можно найти в заметках к черновикам «Пойнц-холла»: «Разве я не обременена? Последний маленький ослик в длинном караване, пересекающем пустыню? Нагруженный тюками, туго перевязанными ремешками? Моими воспоминаниями, моей ношей. Тем, что прошлое возложило на мою спину; мол, маленький ослик, встань на колени. Наполни свои корзины. А потом поднимись, ослик, и иди своей дорогой, обремененный мусором, имуществом, пылью и драгоценностями, пока на пятках не натрутся мозоли, а копыта не треснут… Таково было бремя, возложенное на меня при рождении…?»
Все, что писала Вирджиния, содержало этот контраст между «Господом Богом» и неким эквивалентом беспомощного «маленького ослика». Это отражало ее восприятие мира как разрозненного и конфликтного, «то и дело готового накинуться из-за угла» 20 . Это был разделенный на части, противоречивый мир Лесли и Джулии Стивен на Гайд-Парк-Гейт 22, который маленькая Вирджиния никак не могла свести воедино. И в каждом своем романе она пыталась соединить «бесконечные диссонансы», обнаруженные в процессе знакомства с этим миром.
20
См. ВВ «На маяк» (в пер. Е. Суриц).