Дневники 1928-1929
Шрифт:
Все так удивительно просто <3 нрзб.>.
Сюда: любовь во имя (Паша во имя Ины). Месть любви.
Друг мой, что бы ни было, жить надо! Я помню боль в себе такую сильную и унижение мое этой болью такое, что не мог людям и в глаза посмотреть. Десятки лет эта боль оставалась, не уменьшаясь сама по себе, я жил, однако, только потому, что привыкал к ней, как к неизбежному — неизлечимой болезни. Мало-помалу создалась вокруг этого провала другая жизнь со своими обыкновенными общими всем прекрасными маленькими радостями и печалями. Года все шли, и вот я застаю сам себя переполненным мыслями и образами. Желая узнать, откуда это явилось опять во мне, я проверял для того всего себя, по привычке я заглянул в то место, где была боль, и я с трудом бы нашел ее — так все там изменилось. И в то же самое время я, прикоснувшись к месту старой боли, обогащенной мыслями, и понял все:
17 Октября.Предрассветный час. Крепнет мороз. Звезды горят.
Петя окончательно уезжает на курсы. Маросейка, Златоустинский пер., д. Крестьянина.
Елена хорошего рода (Евгеньевна). Природа приложила все усилия, чтобы унизить ее (еще бы 1/2 вершка пониже и карлица, глаза — точки, лицо желтое и одна только выпуклость ноздри на носу, всегда розовая, и то одной ноздри, а другая, как все лицо, желтая). Со своей стороны она делает все, чтобы как можно скорей навязать себя. Стриженая блоха, а ручонки с кулаками поминутно бросает вверх и кричит: «В общем и целом мы еще поборемся с Голубым, посмотрим, кто кого!»
Я замечаю ей, что «начнем борьбу с общего и целого», это выражение ей надо бросить. Один мужик, когда я говорил «вообще», прибавлял: «и по преимуществу». Так и я буду.
Начинается бой. Она поминутно: «В общем и целом!» А я: «И по преимуществу».
Чуть не забыл сюжет Яловецкого о спекулянте с мокрыми керенками.
18 Октября.Мороз продолжается и порошит ночью понемногу.
Вчера посетили меня сестры Розановы.
Как странно, что невеста моя снится мне всегда в каком-то сомнительном обществе. В этот раз я видел ее в доме, похожем на ресторан огромной гостиницы. Мне ее назвали вдовой, лежала в гамаке и так была похожа на себя, что в действительности мне бы ее так ни за что не вспомнить. Почему же я не приблизился к ней? Я прошел в другую комнату с целью одуматься и сейчас же к ней вернуться. Но меня задержали какие-то знакомые разговором, и я долго лгал, чтобы отделаться от них и вернуться к гамаку. После долгих мучительных отговорок я вырываюсь, — а ее уже там нет, гамак пустой. Но потом, когда я прохожу, вижу, она сидит одна и обедает, а я прохожу. А еще раз она в толпе встречается со мной почти в упор, видно, она заметила, она знает, кто я, она как бы вздрогнула в ожидании меня и потупила глаза. Но непонятная сила отводит меня. После того я, чтобы иметь надежду на встречу с ней в будущем, справляюсь у распорядителей, что это за дом такой и где он находится. Распорядитель отвечает: «Мы самаряне, Конная 5».
Приходилось видеть умерших во сне, но разговаривать там с ними не удавалось. Не потому ли и с невестой не удается говорить, что она у меня на положении мертвых. Или это отражение действительности, — что я так и не мог с ней опять встретиться?
Мужчина должен быть властелином своего чувства, женщина должна отдаться, — на этом построена вся человеческая жизнь.
Говорят, что Флоренского совсем замучили ссылкой и обысками. В наше время каждый большой работник в области науки или искусства должен чувствовать себя одним из последних: если он свалится, то может все дело его погибнуть, однако, возможно, он успеет все-таки пронести свою идею на ту сторону, и там впоследствии все опять зацветет.
19 Октября.Предполагаю следующую неделю провести в Москве. Быть у Воронского. У Дунечки и Игнатовых. Замошкину и Зарудину книги. Салищеву Гюйо.
От Левы телеграмма только из Хабаровска, значит, явится только через 12 дней.
Читаю Клычкова «Князь мира» и восхищаюсь его
Клычков, Дуня и Лахин происходят от одного отца, имя которому Трепло.
Река Дубна не вся выливается в Волгу. В какие-то времена отчего-то русло ее в пределах нынешних новых уездов Сергиевского и Ленинского засорилось. Гидрологи говорят, что много способствовали засорению так называемые езы, сооружения рыбаков для ловли рыбы. Отчего бы там ни было, но теперь получилось так, что если бы Дубна всю свою воду вынесла в Волгу, то пришлось бы Волге бежать вверх. Огромные поймы образовались от застоя воды с такими зарослями, так во многих местах человеку пролезть невозможно. Этот край, чрезвычайно оригинальный, носит название Московское Полесье. Все эти знаменитые охотничьи угодья раньше снимали самые богатые люди. Среди них был англичанин Мерилиз. В одном деревенском трактире за чаем после удачной охоты я записал с большой точностью один рассказ о богаче Мерилизе и бедном мужике Прохоре. Мало меня интересуют мужицкие гармонизованные противоречия жизни богатого и бедного. Меня обрадовал в нем факт народного творчества и возможность записывать с большой пользой из «устной народной словесности» не только надоевшие всем частушки и обломки старины, но просто рассказ и повесть, которые сделали бы честь любому мастеру-литератору. Вот почитайте.
Папаня. Десять, пятнадцать, бывает, и двадцать рублей, которые оставляю я на охоте в семье К., в крестьянстве у них большое подспорье. За мной ухаживают, но люди они очень хорошие, все помогают, чтобы скрыть свой интерес. Перед самым отъездом моим, когда я расплачиваюсь, папаня непременно исчезнет, и деньги я отдаю Анисье Ефимовне. Всегда отказывается от лишнего, потом и возьмет. А везет меня Сережа, их сын, 20-ти летний паренек, еще у них есть девочка Шура, 15 лет, такая милая. Я прощаюсь по-родственному, но папаня при этом никогда не бывает. Раз, два, три, и все стало понятно. Папаню нельзя в город пустить, нельзя ему деньги дать в руки. Вся семья дружно оберегает отца от беды, и он сознает, но, конечно, перед мной совестно, будь он при моем отъезде, конечно, мне пришлось бы деньги отдать ему, старшему хозяину. Притом, он, конечно, знает, что я догадываюсь, почему не он везет меня, а Сережа. Может случиться, я пожелаю с ним ехать, выскажу это, а ему нельзя, или я отдам ему деньги, и вдруг сын грубо вцепится, жена заплачет. И он прячется, когда я уезжаю. Так было множество раз. Но вот случилось, в последнюю мою поездку я пришел к обеду, все куда-то попрятались, и обед подавал папаня, сам вынимал из печи горшки, тарелки нес, резал хлеб, потом после обеда запряг лошадь, оделся для поездки со мной в город.
Мне спросить нельзя, чувствую, нельзя, разгадываю надвое: или папаня взбунтовался и разогнал семью, или исправился, и все спрятались, чтобы я не передал деньги Анисье Ефимовне и тем его не обидел.
«Взбунтовался или исправился? — думал я. — Если исправился и поедет со мной, то надо деньги теперь же отдать, чтобы избавить его от искушения в городе: он, конечно, в последнем случае оставит их здесь. А что, если он не исправился, а взбунтовался?»
Я оделся. Никто не показывался. Я решил, что деньги надо платить и, передав их папане, стал смотреть в зеркало, будто оправляясь. Мне было видно в зеркале, как папаня открыл ящик комода, вынул оттуда большой кожаный кошелек и, когда открывал кошелек и опускал туда мои деньги, мне было видно, что там еще были деньги, и довольно много, верно, все деньги семьи. Потом папаня запер комод.
Я был очень рад (так это редко бывает на свете): папаня исправился.
22 <Октября>.20-го отпраздновали именины Григорьева. 21-го были Петя с Андрюшей. Сегодня привели Чока обратно. Со вчерашнего дня погода стала опять мягкая и все следы мороза с порошей (очень еще слабой) исчезли.
Завтра в Москву.
Посетить Дунечку, Тальникова, Воронского, Замошкина, Петины курсы, Моск. Охотник (ружье), Игнатовых, Карасевых — и еще: Ивана Острого, Мозо, Россолимо, Городцова, Замошкина (книги), Руднева, Федерацию (Тихонова) Полонского. Строгое руководство правилом: больше узнавать, чем давать. Извлечь Печать — Революц. Хорошо бы найти Горского.