Дневники Фаулз

Фаулз Джон Роберт

С. Стыдитесь ли вы говорить людям — скажем, друзьям, которых долго не видели, и прочим в таком роде, — где вы работаете? И что у вас за работа?

Я. Работы как таковой я ничуть не стыжусь. Что касается места, где я работаю, — да. Но в то же время мне стыдно этого стыдиться. Хочу сказать, я считаю себя выше всего этого и с ужасом сознаю, что краснею, говоря: «В женском колледже, готовящем секретарей». Я не всегда чувствую, что мне повезло с работой, ибо преподавание английского считается чем-то, что может делать каждый, но я-то знаю, что это не так.

С. Почему вы не найдете себе работу, которой могли бы нисколько не стыдиться?

Я. Не могу представить себе никакой работы, которая не побуждала бы меня так или иначе стыдиться, кроме писательской.

С. А более престижной преподавательской работы?

Я. Возможно,

я мог бы найти более высокооплачиваемую. Но режим, в котором мне приходится преподавать, лучший из возможных. Главная причина заключается в том, что я неизбежно потеряю уйму времени, пытаясь приспособиться к новому окружению, новой работе, возможно, новому языку. Понимаете ли, время, его недостаток — вот что довлеет надо мной. Я знаю, какой минимум времени могу отдать своей теперешней работе, не причиняя ущерба учащимся или моему работодателю.

С. Вас не терзают угрызения совести?

Я. Только уколы — не больше того. Мне недоплачивают. Мой работодатель и я — мы оба выработали определенный modus vivendi [617] : он недоплачивает мне, но не заставляет работать сверх меры. Не слишком сытно кормит своих лошадей, но и не пускает их в галоп.

С. Можно ли заключить, что условия вашего теперешнего труда способствуют отмеченному выше раздвоению вашей личности?

Я. В огромной мере. В одном измерении я чувствую себя рабочей лошадью; в другом — сам себе хозяин. Вот почему я не стремлюсь к тому, что многие именуют «работой получше»: она почти неизбежно потребует более тесного сближения обоих моих «я». В каком-то смысле я принуждаю себя выполнять эту работу — для того чтобы побудить себя ее же возненавидеть; я панически боюсь работ, которые накрывают с головой, превращая средство в цель. Как правило, мне удается выкинуть учительские заботы из головы, едва я закрываю дверь, вернувшись домой. Я чувствую, что буквально все — против того человека, которым я хочу быть; мне приходится действовать руками и ногами, чтобы сохранить этот имидж. И в моих глазах это отнюдь не иллюзия. Родители издавна видели во мне лишь не лишенную способностей рабочую лошадь; мои немногие друзья — тоже. Я даже Э. не до конца доверяю; подобно всем женщинам она питает исконное уважение к рабочим лошадям. К примеру, я не раз предлагал ей бросить работу; разумеется, в этом случае нам пришлось бы очень на многом экономить: бросить курить, одеваться в магазинах подержанного платья, на отпуск выбирать самые дешевые маршруты, покупать меньше тряпок и так далее. Однако она отказывается. Мне это непонятно. Что до меня, то я пошел бы на любые жертвы (разумеется, кроме того, чтобы ее бросить), дабы избежать такой конвейерной «работы». Если хотите, назовите это вялотекущей шизофренией. Но для меня это — символ защиты осажденного города моего настоящего «я». Две его разделенные половины, образно выражаясь, его стены.

617

Систему (лат.).

С. Мне думается, слабым местом вашей обороны является страх перед публикацией. Понимаю, у вас находятся аргументы в защиту сложившегося хода вашей жизни. Но напечататься — это, вне всякого сомнения, самый легкий способ снять осаду. Если вас как писателя ждет всеобщее осуждение, значит, вы защищаете город, который едва ли того заслуживает. Если вас поднимут на щит, с осадой будет покончено раз и навсегда; если — и это наверняка самое вероятное — вас не презрят и не канонизируют, вам придется и впредь держать оборону, но при этом зная, что вам есть что защищать. Вы не согласны?

(Участвовавший в диалоге шизофреник испускает дух.)

Часть восьмая

БЕЗДЕТНОСТЬ

19 ноября 1960

Прощаемся с Д. и М. Они отбывают в Лаос. Э. завидует им: их деньгам, их отправке, открывающемуся перед ними новому миру Обсуждал это сегодня с Д. за обедом в «Короле Богемии». Иными словами, выуживал из него, сколько нормального времени поглощает такого рода работа. Он подтвердил все, что инстинктивно восставало во мне против работы в Азии или еще где бы то ни было, куда едешь преподавать по методике новой лингвистики. Что означает: сорокачасовая рабочая неделя плюс прием учащихся; а когда этим не занят,

выходишь наружу, осматриваешь окрестности, встречаешься с кем-либо, будь то каникулы, уик-энд или просто свободный вечер. Такая работа просто пожирает время: либо преподаешь, а потом приходишь в себя, либо расслабляешься, либо исполняешь обязанности образцового европейца: осматриваешь достопримечательности, общаешься с местным населением. Во всех случаях мой подход к проблеме — даже не тот, что у Дениса. Он по натуре не творец и, когда я говорю ему о своей одержимости временем, не способен по-настоящему ощутить, что оно для меня значит.

— Отчего бы нет, писать можно, — замечает он, но я-то уподоблюсь ему и, значит, писать не буду.

К тому же, в отличие от меня, он не фанат живой природы, меня встреча с новым растительным и животным миром, безусловно, поглотит без остатка. Просто убьет.

Мы четверо не ладим между собой. Э. язвительна и раздражительна, М. поглядывает то на одного, то на другого, будто мы все свихнулись, а Д. и я разрываемся на части, пытаясь примирить непримиримое. И все-таки ему и мне удалось сегодня провести вместе три или четыре тихих, умиротворенных часа. Он — единственный мужчина, с кем мне не скучно и кто меня не раздражает, с кем мне действительно нравится общаться.

24 ноября

Поэзия — это управляемая шизофрения.

Большинство современных поэтов пишут, адресуясь к своим стихам, а не апеллируют ими к внешнему миру. Многие пишут стихотворение и вовсе не контактируют с ним — пусть оно родилось и помимо их собственной воли. Они создают артефакт: пишут и пускают его по воле волн. Подлинные же поэты — это те, что живут в своих стихах: обживаются в них после того, как стихи созданы. Навечно.

2 декабря

Маколей (о письмах жены сэра У. Темпла Дороти Осборн): из такого ряда любовных писем черпаешь больше истории, больше жизни, больше знаний об обществе, чем из целых баулов дипломатических депеш [618] . Везет же Маколею!

«Коллекционер». Начал это неделю назад. Не писать о себе — освежает. Коллекционер — это само по себе призвано символизировать заурядность нынешнего общества; стреноженный по рукам и ногам, чьи надежды и подлинная жизненная сила бессмысленно и зловеще затухают.

618

Дороти Осборн (1627–1695) познакомилась с сэром Уильямом Темплом (1628 1699), дипломатом и эссеистом, в 1648 г. на острове Уайт и, вопреки сильному сопротивлению со стороны своей семьи, вышла за него замуж в 1654 г. «Любовные письма» писались на протяжении двух лет, предшествовавших этому браку. Впервые были опубликованы как приложение к биографии Темпла, написанной Т.П. Кортни, а позднее, в 1888 г., напечатаны отдельно.

Заискивание вот главное ремесло этого века. В Англии воцарился Век заискивания. Особенно заметно это на Би-би-си: все и каждый пытаются нравиться, нравиться, нравиться.

С'est ou l'art ou l'amour [619] строка, всплывшая в моей памяти, когда Э. мыла мне голову.

17 декабря

Э. уходила счастливой, вернулась расстроенной. Рой не позволил ей повидаться с Анной перед Рождеством. По ее словам, он был пьян и в самом мерзком из своих настроений: его мелочность достигает поистине космических масштабов.

619

Это или искусство, или любовь (фр.).

23 декабря

Записываю новые стихи. Странно, какая грустная у них интонация. Мне невесело, грусть у меня в крови, однако когда я говорю, мой голос не кажется мне грустным. Чтение стихов — хорошая терапия; так проверяется внутренний слух. Правда, я не так уж о нем думаю, когда пишу: меня больше заботит, как фразы разместятся на странице. Но эти стихи кажутся достаточно ритмичными. Некоторые даже подозрительно нравятся. Не доверяю нарциссистическому благозвучию, обеспечиваемому магнитной лентой. На ней даже моя игра на гитаре кажется недурной — а ведь я знаю, что бренчу безнадежно плохо.