Дневники казачьих офицеров
Шрифт:
— Какого полка? — спрашиваю последние сани.
— 2-го Хоперского… — отвечает казак.
Вдруг колонна вся останавливается и ко мне спешно подходит пожилой полковник, лет пятидесяти, в шубе-черкеске и в погонах. Взяв под козырек, рапортует:
— Господин полковник!.. Полковник Якушев, с обозом 2-го разряда вверенного Вам полка, представляюсь.
: Иронию с этим нашим полковым обозом трудно было и представить. Надо было нам беспрерывно отступать от Воронежа, чтобы ровно через два с половиной месяца, 22 декабря, и уже под Ростовом, нагнать его и воочию убедиться, что «он существует в действительности»… Но от которого полк на
С ним, с обозом 2-го разряда, и полковой георгиевский штандарт, который я вижу также впервые.
— СТОЙ!.. СТОЙ!.. — командую я всей этой растянувшейся колонне конных казаков, саней и подвод, словно уставший заблудившийся странник в пути, найдя наконец что-то радостное, давно искомое, ключ своего путешествия, цель его.
Полковник Якушев старается активно распоряжаться для встречи своего командира полка, но я его останавливаю и хочу посмотреть «его отряд» в том виде, в котором застал.
У него полный порядок. И люди, и лошади совершенно не заморены. Полковой штандарт с положенным взводом казаков в надлежащем боевом порядке. Этот взвод, конечно, был все время при обозе. Лошади у них просто жирные. У казаков свежие лица. Все отлично, по-зимнему, одеты. В полном положенном вооружении. Но я заметил смущение на их лицах. Полк ведь сражался, совершил тяжелый путь отступления с боями, а они, штандартный взвод, жил, отдыхал и неплохо кормился в тылу.
— Как же Вы шли от Воронежа? Чем ориентировались?.. И знали ли, что фронт наш отходит? — спрашиваю я ласково полковника Якушева, летами годного мне в отцы.
— Да так… слухами и чутьем. Так и шли постепенно на юг. А вчера узнали, что и Вы нас нагоняете. Ну и обрадовались, — как-то смущенно докладывает он.
Выспрашивать долго не приходилось. Я немедленно же сгруппировал вокруг полкового штандарта абсолютно всех конных казаков, находившихся и при обозе, распределил офицеров. Получилась конная группа человек в 300. По временам это был уже настоящий боевой полк.
На душе у меня было очень тепло, когда я сгруппировал казаков вокруг полкового штандарта. Здесь в буквальном смысле слова со мной был весь наш 2-й Хоперский полк: со своим штандартом, с обоими моими помощниками — полковниками Тарарыкиным и Якушевым, все командиры сотен и отличный полковой адъютант хорунжий Шура Галкин. И при нас — 300 конных казаков. Это ведь тогда — сила была!
Я тогда совершенно не думал, что мы отойдем на формирование Кубанской армии в свой Баталпашинский отдел. Всем нам думалось, что где-то возле Ростова дивизия будет остановлена и возродится в своей боевой силе.
Всем нам думалось, что мы никогда не оставим Новочеркасск и Ростов. И здесь дадим достойный отпор красным.
Ведь говорилось и писалось в газетах, что под Ростовом укреплены неприступные позиции и будет дан решительный бой. Вот почему, приближаясь к городу, мы, Тарарыкин и Галкин, шли в седлах рядом, внимательно вглядывались во все стороны, пытаясь найти эти «неприступные позиции».
— Да где же они, господин полковник? — как бы с упреком громко спрашивает меня умный, но порою резкий полковой адъютант хорунжий Галкин.
— Подождите, Шура, возможно, под самым городом, — отвечаю ему, удивляясь в душе сам, что не вижу ожидаемых укреплений.
Вот уже, кажется, и сам Ростов… Хорошо укатанное шоссе явно указывает на начало города. Но и здесь никаких — ни войск, ни позиций…
Конная группа казаков в 300
Генерал Врангель в своем капитальном труде пишет: «Укрепленная позиция эта существовала лишь на бумаге; значение ее было чисто «психологическое», как выразился Главнокомандующий генерал Деникин». [254]
На ночлег остатки дивизии расположились в городе. От коменданта города получили распоряжение генерала Улагая — двигаться в станицу Кущевскую, где ждать нового распоряжения.
Для познания психологического состояния Ростова с Тарарыкиным и Галкиным прошли на Садовую улицу — главную магистраль города. Кругом пустынно от жителей, и лишь без конца движутся по ней разные обозы. Тоска и грусть кругом…
254
Врангель П. Н. Указ. соч. Т. 5. С. 274, примечания.
— Господа офицеры!.. Хотите с барышнями переночевать?.. Очень миленькие они! — говорит какая-то старушка, неожиданно появившаяся из-за угла.
У меня мысли были так далеки «от разных, даже миленьких барышень», что я вначале не все понял.
— Да вы не бойтесь!.. Я вас сама к ним проведу!.. Я от них послана! — ласково заглядывая нам в глаза при свете углового фонаря на улице, говорит она.
— От кого — от них? — переспрашиваю, еще не все понимая.
— Да от барышень, господин офицер!.. Ведь и им тоже надо зарабатывать!.. Вот я и выхожу на улицу… — спокойно и деловито продолжает эта сухенькая маленькая старушка.
Мне стало жаль эту старушку, как и «ее девочек». Тыл, отвратительный тыл дохнул на меня всем своим страшным гнилым дыханием. Мы думаем «об укрепленной позиции под Ростовом» и «о завтрашнем дне», а обывательница тянет тебя «к барышням», которые «вон как хотят зарабатывать деньги на хлеб насущный»?!
— Иди, бабушка, домой… нам некогда, — грустно отвечаю ей.
В Батайске
Наутро 22 или 23 декабря кадры дивизии проходили через Тихий православный Дон-Иванович и окунулись в буквальную клоаку. Масса подвод, саней, экипажей, отдельных воинских чинов и групп, пеших и конных, шли-тянулись через мост. К югу от него чернела широчайшая буро-серая низина левого берега Дона, по которой, по всем ее дорогам, тянулись бесконечные вереницы живых существ, а кого и сколько — трудно было определить.
На левой стороне Дона снега было очень мало. Дорога разбита и вязка. Колонны подвод и саней застопориваются. Слышны везде крик и ругань. Много беженцев. «Куда они бегут? и на какое время?» — думал я.
Свернув с дороги, еще не по растолоченному полю наша колонна шла на юг, в Батайск.
Странно показалось, что навстречу нам шли кубанские конные части. Я явно вижу 1-й Екатеринодарский полк. Это были, как оказалось, части нашей 1-й Конной дивизии — резерв главнокомандующего. И мне показалось совершенно не нужным и излишним их движение «на фронт», так как чувствовалось, что никакого отпора красным дать уже невозможно.